В тюрьму меня отвозили уже в глубоких сумерках, в самый час пик. На улицах толпы укутанных по самые брови людей брели по плохо очищенным от снега улицам, штурмовали автобусы на остановках, сквозь витрины магазинов тоже виднелись толпы-очереди. Это был чужой, холодный и негостеприимный мир, на фоне которого моя «монастырская келья» вспоминалась даже уютным убежищем. Думаю, что если бы произошло библейское чудо, появился ангел, поразивший конвоиров сном и открывший дверь машины, — то я вышел бы далеко не в первую секунду.
Возвращаясь с допроса, в камере обычно я долго выхаживал свои четыре шага от двери до стола — и обдумывал следствие. Одна теорема была доказана: следствию КГБ можно противостоять. КГБ было советской организацией, и, как и во всякой советской организации, умные и способные карьеру там сделать не могли. А прочим проиграть игру было грешно.
Хотя странное ощущение оставалось. Здесь не били, не секли розгами, не растягивали на дыбе — и в то же время постоянно присутствовал дух инквизиции. Наверное, потому, что приговор должны были выносить те же люди, что и допрашивали, ну, и им были нужны не показания, а «чистосердечное раскаяние». Точно так же, как и инквизиторам в свое время.
Чуть позже следствие обратилось в банальный торг. Оставив политические дискурсы, Соколов выложил на стол козыри. В обмен на признание себя виновным мне предлагался условный срок — с освобождением из зала суда.
Звучало все слишком хорошо, чтобы быть правдой. Через пару вопросов выяснилось, что вдобавок к признанию вины требовалось еще и дать «чистосердечные показания». А «чистосердечные» включали в себя и показания на третьих лиц. Кто и когда давал мне «антисоветскую литературу», кто печатал в Самаре «Хронику», кому я давал читать эту литературу и так далее.
Это меня расстроило. Я мог бы еще попытаться сыграть роль апостола Петра, признать «вину» и попробовать неискренне изобразить раскаяние. Увы, чекистам требовался только актер на роль Иуды. По моим показаниям могли посадить человек шесть — и на каждом суде я должен был бы выступать свидетелем обвинения. Это уже было за гранью добра и зла. Поэтому я решил позицию не менять и подождать лучшего предложения от Соколова. Окончательно в правильности такого поведения меня убедила очная ставка с Борисом Зубахиным.
Где-то в конце декабря Армен передал мне записку от Любани, в которой она кратко излагала ход следствия. Сама Любаня в следствии, как и я, не участвовала. Ей присылали повестки на допрос, сначала в прокуратуру к Иновлоцкому, потом в УКГБ к Соколову — Любаня сразу выкидывала повестки в помойку (чудом сохранилась только одна). Тогда чекисты перешли к более радикальной тактике. Они поставили во дворе Любаниного дома машину, в которой сторожили Любаню с утра до вечера.
Однажды Любаня неосторожно выскочила из дома купить хлеба, надев на халатик лишь пальто — тут ее подцепил за локоть Саврасов и отвез в УКГБ. Никаких показаний Любаня, конечно, давать не стала. Из-за этого ей пришлось потом проделать довольно долгий путь домой в холодном автобусе без колготок — денег на такси она с собой утром, конечно, не брала.
Отказалась от дачи показаний не только Любаня, но и Ольга Мухина. Вообще отказ от показаний был игрой опасной: по закону, он был наказуем, пусть всего лишь и исправительными работами — то есть штрафом в размере 20 процентов от зарплаты. Тем не менее это была судимость, которая навсегда перекрывала путь в профессию учителя — кем Мухина и была.
Иновлоцкий допрашивал всех подряд, кто видел меня хоть раз в жизни, и добивался показаний, что я давал им «клеветническую литературу», особенно — «Феномен». Ничего такого никто вроде бы не говорил.
Было странно, что Любаня ничего не написала о Зубахине. Не передавала она привета и от его жены Ольги. Сложив все вместе, я пришел к выводу, что Ольга перестала общаться — скорее всего, под давлением КГБ, — и это был плохой знак. Борис был единственным человеком, который мог дать показания о «распространении» «Феномена», — и это был полный corpus delicti. Так что я зависел от Бориса — как альпинист зависит от напарника, вбивающего наверху для троса крюк.
А через пару дней мент повел меня из камеры в следственный корпус — и я еще гадал, по какому случаю Соколов явился в тюрьму. Вместо Соколова там оказался Иновлоцкий, напротив него на табуретке сидел какой-то человек. Я поздоровался с Иновлоцким и только потом узнал в незнакомом человеке Зубахина.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу