Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

В нашу последнюю встречу 31 января Соколов ошарашил меня взявшимся как из ниоткуда вопросом:

— А как объяснить происшествие в апреле прошлого года, когда тебя госпитализировали в психиатрическую клинику?

Я чуть не поперхнулся:

— Так вы же сами отправили меня туда — и я должен объяснять?

— Ну, я точно был ни при чем, — ответил он, и это было правдой. Соколов служил в следственном отделе, а госпитализировали по приказу из Пятого, «антидиссидентского», управления.

— Все равно нужно будет пройти судебно-психиатрическую экспертизу, — закончил он.

Я был настолько измотан допросом, что сразу не понял смысла слов Соколова.

Их значение дошло до меня только на другой день — или, вернее, ночью.

Неожиданно я проснулся. Все было как обычно: светила лампочка, холодно, камера была пуста. И все же что-то незаметно изменилось.

В своем эссе о Кьеркегоре Лев Шестов говорит о двух типах видения — дневном и ночном. Философия Кьеркегора, по мнению Шестова, была целиком «ночное видение». Именно ночью на нас накатывают сильные страхи, когда кажется, что путь жизни зашел в тупик — и ситуация безвыходная.

Обычно утром «ночные» страхи выглядят чепухой — но иногда и предчувствием.

Вопрос Соколова не был вопросом — он был угрозой, которой я не осознал. Это было библейским «мене, текел, фарес», пусть и не написанным огненными буквами на стене, но высказанными прямо в лицо.

Соколов угрожал психиатрией, отправлением в одну из психиатрических тюрем МВД, где люди сидели без срока, получая огромные дозы нейролептиков, сводивших их с ума.

Что я мог сделать, чтобы этого избежать? Ничего.

Я сам не оставил КГБ выбора. Соколов не мог отправить меня на суд, где я бы молчал — либо делал «антисоветские» заявления. Московские диссиденты могли себе позволить такую вольность, вне МКАД у диссидента, не признававшего вину, была только одна дорога — в психбольницу.

Вдобавок за два месяца заключения я еще нарисовал и полный анамнез.

Я отказывался участвовать в следствии, «спал» на допросах, объявлял голодовку, «угрожал» сокамернику. Все это было, конечно, неким подобием трепыхания рыбы, попавшей в сеть, и имело рациональное объяснение — но в «истории болезни» выглядело бы достаточно убедительно. В конце концов, среди симптомов «заболевания» поэтессы Натальи Горбаневской было «не будучи замужем, родила двух детей».

Нужно было срочно что-то делать. Я уже не заснул и прошагал весь день в мучительных поисках варианта поведения, который смог бы отвести признание невменяемым. Он должен был стать неким компромиссом с КГБ. Что предложить Соколову за трехлетний срок и лагерь общего режима — вместо психиатрической тюрьмы?

Признать себя виновным и дать показания, которые требовались следствию, — в том числе и на других людей? Невозможно.

Просто признать вину, не давая показаний на третьих лиц? Тоже исключалось.

В конце концов, я остановился на самом мягком варианте. Начать давать показания, признать авторство «Феномена» и «Второго пришествия», но при этом отказываться отвечать на вопросы, касающиеся третьих лиц — у кого брал книги, что давал и кому. И конечно, ничего не говорить о московских контактах.

Шанс на то, что такие показания удовлетворят КГБ, был ничтожно мал. Однако попробовать увернуться от карательной психиатрии стоило хотя бы и таким образом. Ничего другого я просто сделать не мог.

К вечеру я успокоился и стал уже с нетерпением ожидать нового вызова на допрос, чтобы на новых условиях договориться с Соколовым.

Однако Соколова я больше не увидел. Вместо него уже поздно, часам к пяти, в тюрьме появился Иновлоцкий. Приехал он не для допроса или очной ставки, а с единственной целью — дать подписать документ, который назывался «постановление о назначении судебно-психиатрической экспертизы». В нем говорилось, что для выяснения психического состояния обвиняемого следствие назначает стационарную экспертизу и поручает провести ее межрегиональной судебно-психиатрической экспертизе в Челябинске.

Упоминание Челябинска удивило. Обычно экспертизу проводили здесь же, в Самаре, в специальном отделении областной психбольницы. С другой стороны, выбор, где проводить экспертизу, был правом следствия, так что формально нарушения не было [37] Позднее выяснилось, почему экспертизу не стали проводить в Самаре. Оказалось, уже знакомый главврач психбольницы Ян Вулис отказался принимать меня в судебно-экспертное отделение, мотивируя это тем, что в отделении якобы нельзя «обеспечить достаточной безопасности», то есть существует опасность побега. Все это была полная чушь, но Вулис хитро сыграл на чекистской паранойе для того, чтобы не впутываться в политическое дело. .