Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Обычно в неопределенное утреннее время случалась прогулка. Путь на прогулочный дворик был недалек и проходил по коридорам — сами дворики располагались на крыше соседнего тюремного корпуса. Меня выводил прогулочный надзиратель — «Руки за спину!» — до конца коридора, где мы попадали в воздушный переход в соседний корпус. У противоположного выхода уже ждал другой надзиратель с walkie-talkie — они вполне могли хорошо слышать друг друга и так, но игра в гаджеты доставляла им удовольствие.

— Лови одного. Прием.

— Одного принял. Отбой.

Прогулочный дворик был «двориком» только по названию. На деле это была точно такая же камера, как и моя — лишь самую чуточку побольше, — с той разницей, что там не было потолка. Его заменяла сетка, натянутая так, чтобы заключенные не перебрасывали со дворика во дворик записки, сигареты, да и вообще что угодно. Так в одном дворике в сетке застрял самодельный мячик размером с теннисный, сделанный из носков, — им зэки играли в футбол. Наверху в крытой галерее расхаживал надзиратель, пресекавший игру или попытки переговариваться между двориками.

Прогулка вряд ли когда продолжалась положенный час: пользуясь отсутствием часов у зэков, надзиратели жульничали, старясь закончить свою работу быстрее.

С часу до двух проходила раздача обеда. Это была важная часть зэковской жизни, и неизбежные гадания на голодный желудок о том, что дадут на обед, занимали последний час перед ним. Обычно давали «щи» — жидкий суп с капустой, где изредка попадалась синяя мороженая картофелина или сухожилие. По четвергам, как и всюду тогда в СССР, готовилась только рыбная пища — и запах «рыбных щей», сочетавших вонь кислой капусты с запахом несвежей рыбы, был еще более отвратительным, чем обычных. Почти всегда на второе была каша, пару раз в неделю давали макароны. Наверное, еще за несколько месяцев до того от одного вида этой склизкой массы меня бы стошнило. Сейчас организму были в радость обильные углеводы независимо от их цвета и вкуса. Опять-таки, вспоминая Достоевского: «Ко всему-то подлец человек привыкает!»

В шесть часов раздавали ужин, обычно, перловку, для разнообразия пшенку или гороховую кашу — все без капельки масла. В восемь происходила новая смена караула, а в десять следовала команда «Отбой!» Примерно полчаса надзиратель ходил от двери к двери, громко стуча ключом о стальные обшивки, таким образом укладывая всех спать. Если к тому времени я уже засыпал, то от криков и стука обязательно просыпался.

Наверное, от того же просыпались и соседи по коридору. Все камеры вокруг были заполнены малолетками из Рождествено — они аккуратно продолжали свой путь из КПЗ за мной следом. Днем там было тихо, все спали, но к вечеру начинались переговоры между камерами через окна, что-то переправлялось из одной в другую посредством коней — скрученных из ниток тонких жгутов. К концу такого коня привязывается пачка сигарет, коробок спичек или письмо-ксива — да и вообще все, что нужно было передать соседям.

«Посылка» выкидывается через жалюзи зонта, ее ловят из другой камеры таким же конем или прутом, выдернутым из веника, — причем после небольшой тренировки можно легко научиться гонять коней в камеру наверх или в соседнюю. Главное, чтобы почту не заметили снаружи — тогда за это можно залететь в карцер. Но вечер был временем самым безопасным, и малолетки использовали его по полной программе.

После отбоя они вообще активизировались, через коридор я слышал, как они начинали устраивать игры, спортивные состязания и вообще пытались получить хоть какое-то удовольствие от своей бездарно пропадавшей юности.

— Хата 4–4! Что делаете?

— Да Нинку трахаем.

— И как?

— Хреново, даже не подмахивает.

— А вы веник под нее подложите — и вверх-вниз…

— Ха-ха-ха!..

Малолеткам нравилось дразнить коридорного надзирателя, и почти каждый вечер они проделывали один и тот же фокус. Выкручивали лампочку, оборачивали вокруг цоколя полоску мокрой бумаги и после этого вставляли лампочку назад в патрон. Через какое-то время бумага высыхала, лампочка гасла. Надзиратель, думая, что лампа перегорела, давал малолеткам новую — только чтобы через 15 минут все повторилось снова. С третьего раза до надзирателя доходило, что над ним издеваются, он орал, угрожал карцером и «по печени» — если малолетки заводились и отвечали, то очередь доходила и до нее. Самого голосистого вытаскивали на продол и быстро били. Избиение начиналось с удара в под дых, так что происходило в тишине — слышны были лишь глухие удары и сопение надзирателей.