Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Вообще эта схема «внутрикамерной разработки» была очень распространенной. Ее применяли в отношении как политических преступников, так и уголовных. Попавший впервые арестант был доверчивым и оттого становился легким объектом манипуляций. Наседка предлагал передать письмо родственникам или подельникам — оно неизбежно оказывалось в деле.

Все это было известно, но я и не собирался писать ничего инкриминирующего. Поэтому, взвесив, решил, что коли мне уже ничего не грозит, то можно попытать удачи.

Решить было нелегко, осуществить задуманное — еще сложнее. В камере не было ни бумаги — если не считать мелких клочков газеты, которые выдавали на гигиенические нужды, — ни карандаша, ни ручки. Я обшарил все щели в нарах между досок, но ничего не нашел. В этом смысле камера была стерильна.

Все же решение нашлось. Вместо бумаги взял матовую и проклеенную с внутренней стороны бумагой фольгу от пустой пачки сигарет. С инструментом для письма было сложнее. Я пошел китайским путем, слегка упростив его. Китайцы мешали сажу для чернил с маслом. Я поджигал спичку, гасил ее и писал свежим углем, пока писалось, потом снова зажигал — и так исписал углем весь клочок бумаги. Изобретение мне понравилось, и я был им горд больше, чем экзаменом по той же древней истории. Действительно, в каком-то смысле я заново изобрел письменность.

Истратив полкоробка спичек, я написал заявление по поводу ареста, довольно пафосное, — что отражало мое паническое состояние. Однако в нем все же был и месседж — что показаний я не даю. Это было важно, ибо на следствии Иновлоцкий обязательно будет лгать свидетелям, будто бы я уже даю показания и во всем сознался.

Процесс занял весь вечер и полночи, исписанный листочек был свернут в трубочку толщиной примерно с соломинку для питья, его я втер в щель между досками нар. Беляков спал. Если его вызовут «с вещами», то трубочку я успею незаметно передать. Полного доверия он так и не вызывал, так что лучше было не торопиться.

В засыпающем мозгу мелькнула мысль, что сейчас люди где-то изобретают новые модели компьютеров — а я отъехал на «машине времени» куда-то на пять тысяч лет назад и заново изобретаю письменность. Следующей станцией на пути в доисторическую эпоху должно стать что? Наверное, изобретение огня. В ту ночь я еще не знал, что через год буду заниматься именно этим.

Наутро началась борьба за мыло и зубную щетку. Коридорный кратко отказал, отговорившись:

— С разрешения следователя…

— Он разрешил.

— Ничего не знаю, спрашивай у начальника.

Как обратиться к начальнику, мент, однако, не пояснил.

— Какой начальник? Сегодня суббота, — напомнил Беляков.

Это было правдой — прошло всего три дня, но календарь уже выпал из памяти.

Белякова, естественно, тоже никуда не вызывали. В субботу — воскресенье ничего не происходило и не могло происходить, время как будто останавливалось.

Тем сильнее мы удивились, когда в середине дня дверь вдруг распахнулась, в камеру буквально ворвались мент и дежурный офицер с огромным квадратным фонарем. По их лицам можно было подумать, что готовится побег — если не вооруженное восстание. Нас мигом поставили лицом к стене. Под светом фонаря, который держал офицер, мент тщательно обыскал обоих — ничего, конечно, не найдя. Затем они принялись обшаривать углы камеры и нары.

— Есть, — сказал мент и вытащил из щели между досками шконок что-то круглое и металлическое. Пока предмет описывал траекторию в его руке, я заметил, что это была монета. Скорее всего, царский пятак, а то и золотая. Офицер тут же быстрым движением забрал монету себе и сунул в карман.

Вслед за таинственной монетой — как она попала сюда? — мент вытащил из щели и мою ксиву. Офицер развернул ее, посветив фонарем, — на этом обыск закончился.

Дверь захлопнулась, мы с Беляковым остались сидеть, слегка ошеломленные налетом. В том, что он был целенаправлен, не было сомнения — но как они узнали о существовании ксивы! Беляков не мог об этом просигналить, ночью он спал. А даже если бы и был наседкой, то необходимости в обыске не было — ксиву было проще забрать уже у него. Скорее, коридорный мент заметил в дверной глазок, как я писал.

Примерно через час меня забрали из камеры и перевели в другую, этажом выше. Здесь было так же темно и холодно, даже больше. Камера была расположена в конце коридора, отопление добиралось сюда в последнюю очередь.

Здесь стояли только три одноэтажные шконки, сидел я один, но жить на четвертом этаже оказалось интересней. Он весь был забит малолетками с Рождествено. Мальчишки отогрелись, отъелись и уже вовсю гоношились, переговариваясь между камерами через коридор — или на жаргоне, продол, — игнорируя бессильные угрозы коридорного мента.