Не война и не Тихонов — но кто мог стать следующим Генсеком, а главное, что это меняло в моей жизни? Вообще-то многое. Каждая смена власти в России всегда неизбежно отражалась на политзаключенных. Одни из переворотов вели к смягчению режима и даже освобождениям, другие — к закручиванию гаек. Десятого ноября 1982 года ничего не указывало на то, что царем станет какой-то либерал: после опалы и смерти Косыгина в 1980 году даже «системных либералов» в Политбюро с микроскопом нельзя было разглядеть. И имя «Михаил Горбачев» еще не говорило ничего никому.
И как-то синхронно с Егорычем мы просчитали, что смена власти будет не в нашу пользу, и начали внутренне готовиться к неведомым изменениям — к худшему.
Жизнь в Шестом отделении и без смены власти никогда не была спокойной. Внешне вроде бы царила однообразная рутина тюремного распорядка, которая — согласно уже другому распорядку — взрывалась эпидемиями психозов дважды в год после комиссий. Однако без происшествий здесь не обходилось никак. Почти каждую неделю кого-то из зэков вызывали со швейки вниз — и он уже не возвращался назад, а спустившись после работы, мы видели только еще одну пустую койку.
Поводы для возвращения в «лечебные» отделения были всегда одни и те же. Торговля с санитарами, склоки с медсестрами, депрессии, которые Кисленко не заморачивался лечить, — ибо всегда было легче отправить зэка в «лечебное» отделение и получить оттуда на другой день вменяемого и работоспособного новичка. В этом смысле Кисленко действовал по логике начальства на Колыме, которому в 1930-х тоже было легче расстрелять доходягу, чем приводить его в человеческое состояние, — когда поставки «мяса» с материка были бесперебойны.
Вниз из Шестого вылетали за невыполнение нормы — обычно ее не могли сделать те, кто получал высокие дозы нейролептиков. Иногда вообще по причинам, о которых можно было только догадываться — и чаще всего это означало «за язык». Про все сказанное вслух в камере в процедурке становилось известно лишь с небольшим временным лагом. В Шестом отделении было легче сказать, кто не стучал, чем перечислить стучавших.
Как-то весной, оставшись в отделении из-за того, что тогда я был под атропином, закапанным окулистом, я вышел из камеры в туалет и удивился, увидев там кого-то еще. Это был Леха Осинин, который тоже вздрогнул — ибо держал в руке алюминиевую кружку с чайной заваркой и стандартный тюремный кипятильник из двух лезвий бритвы.
Для меня это стало большим разочарованием, ибо Осинина все держали за «путевого» зэка — но тут сразу стало ясно, что заваривать чифир в пустом отделении в двадцати шагах от Кисленко может только либо псих, либо стукач.
Опознав меня, Осинин расслабился — видимо, из-за того, что был обязан стучать и на меня — и даже предложил почифирить вместе, чем мы и занялись. Однако с тех пор при приближении Осинина рот я стал закрывать на замок — пусть о своем открытии никому и не сказал.
Это в сталинских политлагерях, по выражению Солженицына, было «свободы от пуза». Здесь уши стукачей были настроены на политические разговоры и, что бы ни говорилось, трижды перевиралось и доносилось до медсестры, которая перевирала это еще раз и докладывала врачу.
Точно стучал Галеев. После падения Васи Овчинникова мечта Галеева стать поломоем в отделении так и не осуществилась. Его подвело то, что во всех корпорациях якорем приковывает толковых людей к одной должности: Галеев слишком хорошо выполнял свою работу. В Шестое отделение подняли старого знакомого Дебилу-Зорина, который и принялся драить пол в коридоре, не прекращая ни на минуту своего вечного монолога.
Галееву сделать подлянку Дебиле-Зорину было не по зубам. Выяснилось, что когда-то они уже встречались в психбольнице Магаданской области, и Галеев знал, что Дебила с пол-оборота пускается в мордобой.
Спал Галеев на крайней койке в углу, добраться куда можно было только через соседа, и, отправляясь спать, он в своем бреду жестко маршировал ему по ногам. Впрочем, сосед — спокойный Коля Катков — никак особенно не реагировал, воспринимая это как должное.
Коля был из «клуба женоубийц», при этом одним из самых безобидных из них. Некогда он жил в деревне в Амурской области, зарабатывал старательством — уходил в тайгу на недели, мыл там золото. Вернувшись однажды домой, он обнаружил в комнате пьяный бардак — пустые бутылки, засохшую закуску и прочие следы беспробудной пьянки. Прошел в спальню — и там нашел жену, спящую в постели с другим мужчиной, их соседом. Петя растолкал жену — бедная женщина, видимо, была совсем пьяна, если сказала ему: «А, это ты… Иди помой посуду».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу