О том, что произошла некая загадочная трагедия, в Благовещенске мы узнали тогда же, когда и все, — однако из-за разницы во времени эти дни были наполнены своего рода «эйнштейновскими парадоксами». Если москвичи уже утром 10 ноября оказались в стране, где случилось что-то, настолько серьезное, что замолчали все средства массовой информации, то для нас утро было еще вполне обычным. Морозная темнота внезапно накатившей зимы, пронизывающий ветер, студеный зал швейного цеха. После обеда всех снова подняли на швейку — и тут внезапно появился усиленный наряд санитаров, с ними бессменный Павел Иванович Рымарь и даже пара тюремных ментов, которые вообще в СПБ являлись исключительно редко. Они быстро развели всех по камерам, настрого запретив переходить из одной в другую. Кто-то включил радио — там шел сплошной симфонический концерт в миноре.
Ушлые зэки сразу угадали причину (в то время, как западные «советологи» гадали на кофейной гуще, называя подряд имена всех советских вождей).
— Брежнев сдох, — сказал умный Леха Осинин.
— Амнистия будет, — на автомате выдохнул Кропаль.
— Какая тебе амнистия? Ты же в дурке… — и Кропаль молча согласился.
Осинин сидел по уголовке уже в который раз, но происходил из интеллигентной семьи и в прошлом был студентом мединститута. Законы знал и был прав: мы находились в каком-то лимбо, где действовал свой уголовный кодекс. Здесь не было амнистий, и никто не выходил условно-досрочно. Тут расчетливый убийца мог вполне освободиться раньше, чем случайный воришка — стоило тому, на свое несчастье, пару раз повздорить с медсестрой.
Все принялись гадать и спорить, кто будет следующим Генсеком. Версии были самые разные, кто-то предположил, что Тихонов.
— Почему? — спросили его.
— У него морда самая страшная…
Критерий был не очень убедительный: добрая половина членов Политбюро выглядела, как зомби, и вполне органично могла бы вписаться в строгую камеру № 11 Первого отделения — равно как и обитатели камеры № 11 не очень выделялись бы среди членов Политбюро [88] Позднее стало известно, что бывший членом Политбюро и секретарем ЦК Андрей Кириленко из-за болезни мозга находился в то время в перманентно-невменяемом состоянии. Еще в марте 1981 года, когда на съезде КПСС ему поручили зачитать список кандидатов в члены ЦК КПСС, Кириленко не смог правильно произнести ни одной фамилии. Через несколько дней после смерти Брежнева ему вручат на дому очередную награду и отправят на пенсию. Старик при этом заплачет.
.
Старика никому не было жалко, к этому времени анекдоты о Брежневе любили больше, чем его самого. Объективно люди жили гораздо лучше, чем до устроенного им тихого переворота в 1964 году, но, к своему несчастью, Брежнев прожил на свете слишком долго.
Если бы Брежнев умер лет на пять раньше, то о его правлении помнили бы как о «золотом веке». Однако нефтедоллары, заработанные на нефтяном кризисе начала семидесятых, иссякали, войны пожирали их еще больше, очереди становились длиннее, а магазины — пустее. Об этом рассказывали все, недавно пришедшие «с воли». Соответственно росло и глухое, навязчивое, пусть и бесцельное, русское недовольство.
Беднели не только простые смертные. Было смешно наблюдать, как главная медсестра Валентина отправлялась первой «на разведку» в тюремную столовую-буфет. Возвращаясь, она командовала:
— Зоя, беги быстрее: там в офицерской еще сосиски дают.
Медсестра Зоя Ивановна — «незлобивая старушка», говоря словами Зощенко, — тут же бросала лекарства и с затуманенными глазами мчалась в столовую. Из этого можно было догадаться и про то, что сосиски продают только офицерам, и про то, что даже не всем офицерам они достаются.
Плохела, конечно, и кормежка зэков. Ежедневными блюдами стали отвратная «солянка» из кислой капусты и перловая каша. Былые «деликатесы» вроде картофельного пюре и «пончиков» стали появляться совсем редко.
Однажды нас удивили, когда в обед на столы выложили по целой крупной селедке на каждого зэка. Секрет «чуда» раскрылся моментально: селедка оказалась вонючей и явно пережившей свой век, съесть свою смог только недавно вернувшийся из «лечебного» отделения Вася Овчинников, который тем самым еще раз доказал, что может глотать все, кроме алюминия и бумаги.
Правда, опытный Егорыч пошел на хитрость — недаром он сидел в гитлеровском концлагере. Набрав миску тухлой селедки с собой в отделение, Егорыч с поварским умением аккуратно ее выпотрошил — не имея под рукой ни ножа, ни другого острого предмета, — вымыл холодной водой и замочил на ночь. И на другой день мы завтракали этой селедкой, которая уже почти и не пахла. Селедка была, конечно, экзотическим завтраком, но стоило спешить, ибо миску могли найти и конфисковать на шмоне в любой момент.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу