Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

— Это что? Правда, из Америки?

Тут Дед Колыма, жевавший ветчину остатками зубов, неожиданно подтвердил:

— Точно из Америки. Мы на Колыме это ели. Ударникам давали.

Впервые за все время в Третьем отделении я рассмеялся. В СПБ сидели почти 800 человек, и только двое знали, что такое SPAM — я и Дед Колыма, и оба в первый раз попробовали его в тюрьме.

В СПБ Дед Колыма сидел за «преступление страсти»: из ревности и, конечно, в пьяном виде он гонялся с ножом за своей старухой (Пушкин, ау! Вот тебе настоящая русская сказка про старика и старуху). В остальном Дед Колыма был существом безобидным и жалким. Старуха потеряла много крови, но выжила, а вот выживет ли Дед Колыма в СПБ — был еще вопрос. Ему давали большие дозы нейролептиков, от чего Дед Колыма постоянно трясся, постоянно просился в рабочее отделение, но Ягдина ему разумно отказывала, ибо толку от него там просто не могло быть.

С Ваней-якутенком, лежавшим на койке, торцом приставленной к койке Астраханцева, Ягдина разговаривать не стала. Якутенок все равно плохо говорил по-русски, а если и говорил, то нес нечто нечленораздельное. Это был тот самый каннибал из камеры № 11 Первого отделения, съевший собственную маму. Проторчав в строгой камере года три, он проявил себя вполне послушным и исполнительным, убедив врачей, что на его место в камере № 11 есть более подходящие кандидаты. В нашей камере он тоже был невидим и неслышен, обычно лежал на койке и по первому окрику делал все, что требовали, что бы то ни было — в отличие от ефрейтора Кротова, который затевал склоку по самому бессмысленному поводу.

Мимо него Ягдина прошла, тоже не слушая. Единственным пациентом, на ком остановился взгляд Ягдиной, был мой сосед через проход Саша Проценко [84] Фамилия изменена. .

— Как дела, Саша? — подозрительно ласково спросила Ягдина.

— Все хорошо, — и Саша даже попытался сделать некий умиротворительный жест руками. Получилось неважно, руки от нейролептиков сильно дрожали.

— Можно на беседу? — попросил он ее.

— Да, вызову, — и ушла.

Это она обещала ему каждый день. Несколько дней назад Саша спокойно лежал на койке и слушал музыку. Радио в палате было настроено только на одну местную станцию. Изредка между бодрыми рассказами о доярках и песнями «Ленин всегда молодой» играли что-нибудь классическое. Кажется, тогда это был Чайковский. Саша слушал и тихо наслаждался, блаженно улыбаясь.

Проходя по коридору от камеры к камере, Ягдина и застала эту сцену. Открыла кормушку и спросила у Саши, почему он улыбается.

— Музыку слушаю, — честно ответил он.

— Громкую? — с любопытством спросила Ягдина. — И нравится?..

А наутро Саша получил новое назначение, триседил, — не имея понятия, за что и почему. Лишь потом догадался, что Ягдиной из коридора не было слышно радио, и она решила, что музыка играла у Саши в голове. Разъяснять недоразумение на обходе означало выставить Ягдину идиоткой на глазах у всех и было плохой идеей. Саша просился объяснить все лично, но допроситься на беседу к «лечащему» врачу в СПБ всегда было mission impossible.

Дверь громко хлопнула — обход закончен.

Тут же в проход выскочил Вася Суржик и забегал по нему, как хомяк в колесе.

— Сука Аглая! Ведь знала, что не я курил, — у Сокола крыша съехала, — но записала меня.

Это было правдой.

Еще до возвращения Гальцевой Шпак почему-то перевел в камеру № 8 «растамана» Сережу Соколова из строгой, где тот сидел за ссору с медсестрой Аглаей Семеновной. Аглая была самым отвратительным персонажем Третьего отделения, включая тараканов — те по крайней мере никому не вредили.

Вообще-то ее звали Ангелиной, но трудно было дать имя, более не соответствующее натуре человека. Ленин был Владимир и, да, любил власть, Сталин был изверг, но, как библейский Иосиф, мудр, — Ангелина была дьяволом в юбке.

По ее повадкам было заметно, что с ГУЛАГом она знакома давно и, скорее всего, принадлежала к какой-то давней династии его сотрудников. Можно было легко представить, как еще девочкой она играла с куклами в игру «заключенные — надзиратель» и сажала их в ШИЗО.

Внешне она напоминала щуку — такой же острый нос, худоба, бесцветные рыбьи глаза. Аглая обладала поразительным инстинктом вычислять любые нарушения на расстоянии и через стенку — будь то курение, или зарядка, или неположенные разговоры. Причем, если при других медсестрах эти «преступления» еще могли закончиться «всего лишь» уколом аминазина, то Аглая явно писала в журнале наблюдений какие-то отягощающие обстоятельства — и за этим почти в ста процентах случаев следовал сульфозин.