«Так встретила нас бабушка. Как-то встретит нас дедушка?» — подумали мы.
Куда же идти? Здесь и идти-то некуда. Мы пошли наудачу, куда глаза глядят. Обогнули барский дом и вошли в сад. Сад был давно запущен. Дорожки густо заросли травою и были еле-еле заметны. Перед балконом, выходящим в сад, были заметны заросшие бурьяном бугорки — когда-то бывшие клумбы. В одном месте в саду под деревом мы нашли старую скамейку, тоже кругом обросшую травой и лопухами. От нечего делать мы посидели на ней.
— Скучно здесь будет, — сказал уныло Антоша.
— Да, брат, порядочная мерзость запустения, — заметил я.
Немножко левее блеснула речка. Мы, точно сговорившись, поднялись, отыскали какую-то тропинку и стали спускаться по ней к воде. Первым делом мы наткнулись да купальню с дверью, висевшей косо только на одной петле: другая была сломана. Было ясно, что дедушка и бабушка не были охотниками до купанья. Речка была типичная степная с песчаными берегами. Кое-где росли и шептались камыши.
— Давай выкупаемся, — предложил Антоша.
— Убирайся ты со своим купаньем. Мне страшно есть хочется, — ответил я с сердцем.
Я был зол от голода. Когда еще мы этих несчастных голубей дождемся?! Хоть бы уж по куску хлеба дали…
— Пойдем, Антоша, попросим у бабушки хлеба…
— Пойдем. Только она нас прогонит. Раз уже прогнала… А мне страшно есть хочется.
Мы решили вернуться к бабушке. Но тут недалеко раздались женские голоса. На вдающийся в реку песчаный мысок пришли три бабы и стали полоскать в реке белье. Пробравшись не без труда через бурьян и репейник, мы подошли к ним.
— Здравствуйте.
— Здравствуйте и вы.
— Помогай Бог!
— Спасибо.
Бабы глядели на нас приветливо и в то же время с любопытством осматривали нас.
— Как называется эта речка?
— Крепкая.
— Та самая, что течет в слободе Крепкой?
— Эге… Она самая.
— А рыба в ней есть?
— Есть, только мелкая. Наши паробки бреднем ловят. Уха бывает добрая. Местами и раки есть.
— А можно бредень достать?
— В слободе можно. У кривого Захара целых два бредня есть. Он даст.
Бабы продолжали с добродушным любопытством рассматривать наши синие мундирчики и даже забыли о белье. Загорелые лица их приветливо улыбались из-под цветных платочков, покрывавших их головы.
— А вы кто такие будете? — спросила одна из них.
— Мы внуки Егора Михайловича.
— Гаспида проклятого? — взвизгнула одна из баб с неподдельным испугом. — Гаспидята!
Затем вдруг произошло превращение. Бабы неожиданно вспомнили о белье и принялись спешно полоскать его. Добродушные и приветливые улыбки сбежали с их лиц и заменились какою-то пугливой серьезностью. На наши вопросы они уже не отвечали.
— Что это значит, молодайки? — спросил я с удивлением.
— Идите, идите своею дорогою, — сердито ответила одна из баб и принялась полоскать с таким усердием, что кругом далеко полетели брызги.
Мы постояли еще немного и не без смущения стали подниматься по тропинке вверх.
— Саша, отчего это бабы вдруг так переменились? — спросил Антоша, глядя на меня широко раскрытыми глазами.
— Не знаю, Антоша, — ответил я. — Должно быть, дедушку здесь не любят за что-нибудь. Припомни: машинист всю дорогу бранил дедушку, в Крепкой Смиотанко тоже бранил, и управляющий Иван Петрович отзывался о нем как-то двусмысленно. Впрочем, не наше дело. Есть здорово хочется. Пойдем к бабушке. Может быть, голуби уже и готовы.
Поспели мы, что называется, в самый раз. Гапка уже искала нас, а бабушка сделала нам выговор за то, что мы пропали. Два тщедушных голубиных птенца и два ломтя пшеничного хлеба исчезли быстро, но не насытили нас, а только раздразнили наш здоровый молодой аппетит. Попросить еще по ломтю хлеба нам показалось почему-то совестно. Мы только вздохнули и грустно поднялись из-за низенького стола.
— Бабушка, скоро чай будет? — спросили мы в один голодный голос.
— Когда Егор Михайлович приедут, тогда и чай будет, — ответила Ефросинья Емельяновна и ушла куда-то.
Жди, когда он приедет! А если он до ночи не вернется? Значит, нам до самой ночи и голодать? Эх, зачем мы поехали?
Куда же теперь деваться? Что с собою делать? Через двор от угла хатки и до угла амбара протянулась веревка. На ней Гапка, гремя монистами, развешивала выстиранное бабушкой грубое белье. Подле нее вертелся и прыгал на одной ножке мальчуган лет одиннадцати, с давно не стриженной головой, в холщовых портках и рубахе и босой. Палец правой руки он воткнул себе глубоко в ноздрю и, припрыгивая, гнусавил:
Читать дальше