Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

И он, и его семья были вынуждены делить квартиру с женщиной, о занятии которой знал весь двор. Она была осведомителем НКВД. На ее совести много порядочных людей. Вот такая жестокая ирония судьбы. По-моему, худшей пытки не придумаешь. Избавились они от нее, только когда получили отдельную квартиру. Но до этого нужно было еще дожить…

Кстати, еще одна горькая ирония судьбы заключалась в том, что племянник этой особы, безупречно порядочный человек, был сыном голландца, члена Коминтерна, приехавшего в Союз, чтобы строить коммунизм. Как почти всех иностранцев, кто имел неосторожность оказаться в этой стране, его расстреляли. Сын так и не смог получить высшего образования, хотя был очень способным и, как говорится, головастым.

Наша семья тоже была не совсем обыкновенная. Мой отец, интеллигент в первом поколении, был пятым ребенком в семье шахтера, умершего еще до революции. Окончил рабфак, потом горный факультет и стал инженером. В то время профессия инженера была весьма уважаемой. А вот мама… Как дочь владельца лавки в маленьком местечке Звенигородка она не могла поступить в институт и, помимо нескольких классов гимназии, окончила какой-то полиграфический техникум. Работы не было. Она рассказывала, что в Одессе они умирали с голоду и были вынуждены делать фосфорные спички. Занятие смертельно опасное: фосфор очень легко воспламеняется. Но вот странно, что, не окончив гимназию, она, еврейка, прекрасно знала русский и украинский языки и была человеком очень начитанным.

В общем, отец женился на ней и этим спас. Но, в отличие от него, мама слишком хорошо видела изнанку советской власти, тем более что работала корректором в газете «Правда Востока». Тогда это была очень опасная профессия. Ее коллега несколько лет жил за казенный счет в известном учреждении за пропуск буквы «Л» в слове «главнокомандующий» в применении к Сталину. Что поразительнее всего, мама высказывалась на эту тему искренне и нелицеприятно. И, в основном, при мне. Она была человеком абсолютно, до глупости бесстрашным. Помню, как она кричала этой самой осведомительнице: «Я тебе не Белкин! Меня не посадишь!» Белкин — один из бедняг, которого стукачка тоже укатала на десять лет.

Она рассказывала, что как-то, еще в Макеевке, встретила дочь раскулаченного крестьянина, у которого, будучи девочкой, отдыхала летом на даче. У него было пятеро сыновей, и все они вместе с женами работали с восхода до заката, и, естественно, семья считалась очень зажиточной. Всех сослали в Соловки, где люди гибли как мухи. Не помню, как девушке удалось бежать и добраться на Родину. Но документов и денег у нее не было. Мать взяла ее к себе якобы в домработницы и познакомила с милиционером, за которого и выдала девушку замуж. Пристроила. Позже, уже в Ташкенте, она не побоялась взять мне в няньки женщину, сидевшую в тюрьме за вынесенные с предприятия несколько катушек ниток…

Именно от мамы я узнала, что советские газеты врут, что коллективизация есть уничтожение крестьянства как класса, что в Кремле дерутся за власть, как пауки в банке, что Шолохов — не слишком порядочный человек, и еще много всего интересного. При этом следует учесть, что все это я слышала 5-6-7-8-летней девчонкой. Интереснее всего, что я никогда ни с кем не делилась полученными знаниями, но не потому, что сознавала, насколько они опасны. Не с кем было. Подруг у меня не имелось, а с ровесниками мы говорили на совершенно другие темы.

Последствия такого воспитания сказываются до сих пор. Недавно от бывшего одноклассника я услышала, что меня называли диссиденткой и что у меня на все было собственное мнение, которое я и высказывала, чем невероятно раздражала равно как одноклассников, так и учителей. Вот так…

А еще в нашем доме любили музыку. У мамы не было голоса, но имелся слух. Она пела. Всё. Украинские песни. Арии из опер. Из оперетт. У сестры были слух и то, что в нашей семье назвали «колоратурой», а я, когда ругалась с сестрой, — «колорадурой». У меня голоса не было, а слух тоже был. И я пела, понятия не имела, что именно пою. Только потом я узнала названия арий.

В то время с музыкальными центрами, магнитофонами, плеерами и компьютерами было совсем плохо. Вернее, никак. Только начинали уходить в прошлое патефоны. Появились первые проигрыватели и первые долгоиграющие грампластинки. Проигрыватели сначала включались в радиоприемники. Самостоятельно не работали. Потом появились и такие, что можно было включать сразу в сеть. И вот мы вечерами на крылечке Милы Покровской часами сидели и слушали оперетты. Каждый комплект состоял из четырех пластинок. А вот терпеливо сидели и слушали — уж очень интересно было. На весь дом был только один телевизор, КВН, тот самый, с линзой. Мама дружила с его владелицей, и я позже смотрела и слушала оперетты уже в исполнении артистов Свердловского театра оперетты. Одного из лучших в Союзе. Они гастролировали у нас. Потом мама купила радиолу — это радиоприемник вместе с проигрывателем. До этого у нас был приемник, который никак не хотел ничего ловить. А тут — сразу радиола. «Ригонда». С иголками самого чудовищного вида. Не менее миллиметра в диаметре. Никелированные. Если они тупились, их полагалось затачивать наждаком.