Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Забава длилась до тех пор, пока я со всей дури не засадила себе булыжником по большому пальцу ноги. Сразу излечилась от желания раскалывать гранитные окатыши!

Но любовь к камням не прошла. До сих пор.

И у меня все свободные поверхности в доме заставлены камнями.

Другими сокровищами было «золото» и серебро» — золотые и серебряные камешки, иногда попадавшиеся в угле. Иначе говоря, пириты. Вопреки поговорке «Сапожник без сапог» «Средазуголь» снабжал своих сотрудников углем. Осенью нам завозили хороший ангренский уголь, в котором можно было найти настоящие сокровища в виде отпечатков папоротников на кусках угля и, прошу пардону, скорпионов, пригревшихся в этом угле. Зимой из сарая приносили ведро с углем вместе с мирно спящими скорпионами. Их полагалось накрывать банкой и любоваться, пока возмущенные взрослые не избавлялись от ужасных (на мой теперешний взгляд) желтых тварей. Мне, конечно, традиционно попадало за глупость и неосторожность. Но к чести скорпионов нужно сказать, что меня ни разу не укусили. Наверное потому, что была зима, и они просто ослабели.

Печки были у всех. Газ тогда еще не провели. Дом наш звался домом шахтера и имел квартиры, мало приспособленные для жилья. Там раньше была какая-то горная инспекция. Поэтому не было ни прихожих (дверь открывалась сразу в комнату), ни кухонь, ни, естественно, удобств. За удобствами — просим во двор.

Никто не жаловался. Другие люди жили куда хуже.

Населял дом народ разношерстный и иногда удивительно колоритный. Зато плохих людей почти не было. За одним исключением. Но о нем позже.

В нашей семье до сих пор живут бессмертные выражения бывшей балерины Нины Прокофьевны. Приехала она из Владивостока. Ее мама плавала судовым коком, и именно в ее доме я впервые увидела некий намек на заграничную жизнь: пустую банку из-под консервированных ананасов и фигуру японского бога счастья, толстого, веселого, с рыбиной под мышкой. Так вот, до сих пор у меня иногда вырывается «Нужен он ей, как одному месту кувшинчик» и «Суетятся, как дизентерийные коты». Недавно про кота я услышала от своего сына. Надеюсь, он передаст кота по наследству своим детям. Впрочем, у моей мамы, пожившей в Одессе, язык был не менее колоритным: «Ей не хватает восемь гривен до рубля», «Вид у него — на море и обратно», «Об и спрыгнуть не может быть и речи, но как бы отсюдова сойти» и «Они дерутся каждую среду и пятницу». Последнее не всегда понимается окружающими. Но означает некую регулярность действия.

Жила чета Христофоровых, которым какой-то парень однажды принес письмо и оставил у нас. Когда выяснилось, что письмо из лепрозория, маму чуть удар не хватил. Славились они в основном тем, что грызли семечки тоннами. Не преувеличиваю — на балконе у них стояли мешки с семечками!

Жила тетя Паша с безумной дочерью, и вездесущая Лора Осадчук как-то рассказала, что она родом из того самого села Константиново и знала всю семью Есенина.

И семья Лоры, вернее Долорес: она и мама, Полина Моисеевна. Отец погиб на фронте. Медно-рыжая девчонка, как и я, обожающая книги, имеющая сотни друзей, умница, добрая и действительно всезнающая. Слава богу, она тоже нашлась и живет в Израиле, в маленьком городке Назарет.

Про семью Княжевских я уже писала.

Семья Клецелей, сын которых Вениамин стал известным израильским художником.

Семья Покровских с дочерью Милой и сыном Сашей. Мила — в Киеве. Саша — в Америке. С Милой мы иногда разговариваем по скайпу. Это на ее крыльце я слушала оперетты…

И мне очень повезло узнать человека, которого я до сих пор считаю образцом русского офицерства. Человека благородного. Человека великодушного. Человека, который в ТЕ времена не стеснялся поцеловать даме ручку и неизменно вставал при появлении женщины в комнате. Николай Григорьевич Волков.

Он и был когда-то царским офицером. Окончившим, как мне недавно рассказал его сын Георгий, Петербургский кадетский корпус. Я не буду перечислять его неизменно благородные поступки — это слишком личное. Достаточно упомянуть о том, что его второй сын Володя, только став совсем взрослым, узнал, что у него другой отец. Для него единственным и родным отцом был Николай Григорьевич. В остальном прошу поверить мне на слово: это был «тогдатошний» человек, из тех, кого так усердно уничтожал Сталин. Они были ему не нужны. Не вписывались в общий серый фон трудовых масс.

Но Николай Григорьевич выжил, хотя провел десять лет в лагерях (об этом и бегстве семьи от НКВД можно прочесть на сайте «Проза.ру» в рассказах Георгия).