Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Папа не любил вспоминать про тюремную и лагерную жизнь, но одну историю он рассказывал со смехом.

В камере, как и положено, сидели люди разных возрастов, сословий и национальностей, начиная от вора и заканчивая старым раввином. Кстати, раввин по причине своей деликатности попал на место около параши, и когда вертухай заходил со шмоном или по другим делам в камеру, каждый раз в порядке издевательства ерошил белую бороду раввина и шарил в ней «в поисках» запрещенных предметов, после чего бедный старик сидел и рыдал в голос. Но речь не об этом. Папиным сокамерником был другой еврей — директор знаменитого гастронома на Кирова. Как-то в разговоре мой отец упомянул имена эвакуированных в Ташкент ученых и, если не ошибаюсь, академика Жирмунского, на что директор гастронома прямо взвился и заявил, что сидит по вине этого академика! Так он рассказал, что однажды ночью его вызвали к Усману Юсупову. Заходит этот директор бодрячком и громко приветствует:

— Здравствуйте, Усман Юсупович!

А тот сидит и даже головы не поднимает. А голова у него, надо сказать, была необыкновенная — огромная, бритая, внушающая уважение. Тут наш директор уже потише:

— Здравствуйте, Усман Юсупович.

А тот грозно молчит, набычившись. А когда директор совсем уже сник, Усман Юсупов вдруг стал подниматься с места этакой бесконечной огромной горой и во весь голос закричал:

— Оссссел! Осел! Вот отсюда! Вооон!

Бедный директор гастронома попятился и, лепеча что-то невнятное, вышел. Через день его арестовали. Потом дело прояснилось. К его гастроному были прикреплены эвакуированные со спецпайком. Для удобства и наведения порядка на отоваренную карточку каждый день ставили печать с каким-нибудь паролем, ну там могло быть любое слово. В тот злополучный день академик пошел и отоварил свою карточку, тогда его то ли обвесили, то ли обсчитали, короче, обманули. А простодушный, как дитя, академик ничего не заметил, пришел домой, где его ушлая жена пропесочила по полной, после чего он в негодовании побежал к Усману Юсупову с жалобой. А паролем на печати в тот день было слово «ОСЕЛ»! ( Если честно, мне как-то не очень смешно ввиду трагизма общей ситуации… )

Я не знаю, где мама работала между 1938 и 1944 годами, но в 1939-м и 1943-м у нее родились мои братья. Я припоминаю, что она работала то в школе, то в техникумах, то в САГУ, вернее, последним местом работы, откуда она пошла в аспирантуру, был САГУ. Она поехала вслед за Шишмаревым в Ленинград, наверное сразу после войны или в году 1946—1947, во всяком случае, она рассказывала, что в Ленинграде еще были разрушенные дома с людьми, погребенными под завалами, и было невозможно пройти рядом из-за запаха. В общежитии была комендант тетя Зина, она и нянчила моего брата, пока папа и мама были на работе. Папа быстро завершил свою кандидатскую работу по новеллам Проспера Мериме и успешно там защитился, а мама не успела закончить работу. В тот момент началась кампания борьбы с космополитизмом. Мама рассказывала, что наши солдаты, прошагав всю Европу, вернулись с несколько изменившимся мировоззрением, стали высказывать смелые мысли о том, как живет народ-победитель, и в ответ руководство еще раз закрутило гайки. В этот раз досталось всем «западникам», а главное — Шишмареву. Владимир Федорович рекомендовал маме спокойно уехать в Ташкент и ждать лучших времен для защиты.

Нужно отметить, что Шишмаревы очень полюбили мою маму и считали ее своей дочерью, хотя у них была собственная дочь, художница. Я поискала в Интернете и обнаружила, что она была довольно известным художником-иллюстратором детских книг, и ее сын, художник Власов, тоже был довольно известен. Но в те времена она вела богемный образ жизни и не очень ладила с родителями. Жена Владимира Федоровича Анна Михайловна была оперной (или камерной) певицей и ученицей Полины Виардо. Бабушка рассказывала, что когда Шишмаревы приходили к нам в пору ташкентской жизни, их внук, тот самый Власов, был ужасным шалуном, он залезал на яблоню, на самую верхушку, от чего у моей бабушки делалось предынфарктное состояние, а тонкая верхушка дерева склонялась под его весом почти до земли, после чего он прыгал вниз!

Вот так после папиной защиты они ехали домой в 1948—1949 году и познакомились с председателем МГБ. Мама стала преподавать в САГУ. В 1959 году, через 15 минут после папиного ареста, она побежала на лекции, а куда деваться?! Арест мужа не причина для пропуска работы. Она рассказывала, что, пока шло следствие, раз в неделю принимали передачи, (а сидел он во дворе «Демира»), она стояла в огромной очереди почти напротив обувного магазина «Гульнара», а мимо шли ее студенты и здоровались… ( Пояснение Зухры: «Да, сидел во дворе „Демира“ (а „Демир“ — это турецкий супермаркет напротив), вернее, наискосок от обувного „Гульнара“, в сторону Дома знаний». ) На месте «Демира» было окошко или приемная, в которой принимали передачи заключенным.