Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Помню, мы с моей приятельницей Фридой Хойкер сидим у нее дома и в сотый раз повторяем теорию, чтобы от зубов отлетало. А после выпускного мы сбегали в обсерваторию, наворовали там роз сорта «Президент» и принесли ей…

У нее было два сына: Борис (Буба) и Алик. С Аликом мы были в хороших отношениях. Буба был старше, держался снисходительно, был способным музыкантом, играл на танцах в ОДО, а позже и в настоящем биг-бэнде того предприятия, где тогда работал. Спасибо ему за то, что он первым сыграл мне Гершвина. Мою любимую «The man I love». «Тот, кого люблю». Оставшейся моей «собственной» на всю жизнь.

И он же заразил меня джазом. С каким же упоением я «продавала родину»! Буба и Алик, торжественно заявляю, что навсегда простила вам пластинку с записью Дюка Эллингтона, случайно схваченную мной в магазине «Мелодия», ту, которую вы выцыганили у меня! Признаюсь, вам она была нужнее. А я тогда не слишком разбиралась в Эллингтоне, да и сейчас больше люблю Гершвина. Только не осуждайте меня за это…

Буба сейчас в Израиле, Алик остался в Ташкенте. Мы с Бубой почти каждый день общаемся по скайпу.

И все это было, было, было…

И с моей одноклассницей Людой мы только по скайпу переговариваемся. А с Раей — чаще по телефону и е-мейлу, хотя живем в нескольких остановках друг от друга. И еще одна подруга, Вера Провидохина, где-то в Челябинске. Жива ли?

Когда мы говорим о любви к Ташкенту, на самом деле, помимо всего прочего, очень хотим вернуть ушедшую юность. В той юности и Ташкент, и мы были совсем другими. Куда счастливее. И так хочется сесть в машину времени… Но никогда и ничего не вернуть. Не вернуть тепла, ощущения постоянного праздника, чувства тесной общности. Чувства дома.

И в качестве постскриптума.

Не хочу говорить, что все написанное посвящаю памяти двух своих друзей. Слишком напыщенно. Скажем так: я писала это с мыслями о своих друзьях, которые уже ушли. Подчеркиваю, именно друзья. Не пошлое «бойфренды», не «дружба» в школьном смысле «они дружат», а просто дружба. Леня Миронов. Мой верный друг с седьмого класса. У меня до сих пор хранятся его солдатские дневники. Он ушел очень рано, не дожив, по-моему, до шестидесяти. Умница Леня с его каким-то неярким юмором, преданностью друзьям и надежностью. Жизнь развела нас не по нашей с тобой вине. По вине другого человека. Но ты навсегда остался моим верным другом.

И Саша. Это в воспоминаниях других друзей он Александр Михайлович. А для меня был просто Сашей Березовским. И отчества я его не знала. Кто в семнадцать лет думает об отчествах? Не поэт, не «пьяный мудрец», а мой друг. Тот, который был со мной в мой самый горький день рождения. Тот, который, как позже выяснилось, тоже помнил обо мне. Несмотря на то, что прошла целая вечность. Который сунул мне в руку листок со стихами. И одно заканчивалось так: «На тебе сойдется клином белый свет».

Ну, да, парафраз Казаковой. Все равно это было его стихотворение. Подаренное мне… Посвященное…

Он был хорошим человеком. К сожалению, счастье обошло его стороной.

Много лет я надеялась, что когда-нибудь мы обязательно встретимся. Но недавно узнала, что его тоже нет.

Для меня они все равно живы. Для меня они по-прежнему родные.

«Без тебя — на свете я одна, о боль души моей — ностальгия…»

И что это за штука такая — ностальгия? Болит и болит, вот уже сорок лет все болит, и никак не проходит…

И есть же счастливые люди: со временем у них все заживает, все стихает, раны затягиваются, а вот у некоторых — все открываются и открываются, и нет этому конца.

Я все думала: вот мой город. Тот, которым я его помню. Что всплывает в памяти первым, когда думаешь о Ташкенте? Мои любимые фиалки, которые я когда-то весной покупала каждый день и с трудом удерживалась, чтобы не сгрести все букетики, лежавшие на большом плетенном из ивняка блюде? Или куранты? Или сквер, вспоминать который просто невозможно — рвется душа, как будто умерло что-то дорогое? Или Бродвей, наш любимый Бродвей, так и не сменивший названия за столько долгих лет? И названия улиц — в каком еще городе может быть улица Двенадцати тополей? И улица Кольцо хризантем? А ведь они были, были эти улицы. Только где все это теперь?

И тут же бьет по глазам алым цветом.

Маки. Маки на крышах среди зеленой травы, шелковая красная волна под теплым ветром. Нежные, тут же вянущие, если их сорвать, цветы, иногда с иссиня-черным кольцом в сердцевинке. Маки на крышах, трогательный символ… Навсегда исчезнувший символ навсегда исчезнувшего города.