Татьяна Перцева - Асфальт в горошек

Кто-нибудь помнит серу? Из чего ее варили? Ноу-хау старых узбеков, которые эту серу продавали. Куда там нынешней жвачке! Вот та сера, сера моего детства, ужасно вкусная. Когда не было серы, мы жевали битум. Да-да, можете себе представить, полузастывший битум прекрасно жуется. Жаль только, что мой папа, узнав об этом, пришел в ужас. И объяснил, что последствия будут роковыми.

Как думаете, кто это придумал и передал свое изобретение всем окрестным мальчишкам?

Ага. Точно.

Ну не жилось мне спокойно.

А кто снял крышку с водопроводного люка, почему-то заполненного водой, и все дружно пили воду именно оттуда? Как ни странно, без последствий.

А кто подбил соседскую Томку, с того времени, как я научилась говорить, именуемую мной Камайкой от слова «комар» (почему-то Тамара ассоциировалась с комаром), в отсутствие моих родителей нарядиться в мамины платья и раскраситься, как индейцы, маминой же помадой и тушью?

А кто вылил на себя и Томку флакон духов «Красный мак»?

НО ВОЗМЕЗДИЕ БЫЛО НЕОТВРАТИМО.

И настигло оно меня сразу же по приходу мамы. Ой, как же чувствительно настигло! Тут дело углом не обошлось!

Угол был, когда мама решительно зарезала утку шоколадного цвета, мою любимицу. Я отказалась ее есть и орала так… Словом, угол!

Правда, был еще один случай, когда соседка, дама мужеподобная, стряпавшая каждый день пельмени и запивавшая их водочкой, послала своего сына Валерку, бывшего на год младше меня, и вашу покорную слугу — мне было лет шесть — на Алайский за насваем. Мы и пошли. Пока купили, пока глазели на очередных скоморохов… Короче, часа через два являемся, и я попадаю в объятия родной мамани, которая уже успела обегать все окрестности.

О последствиях умолчу. Но помнится до сих пор…

А духи «Красный мак» были названы в честь одноименного балета. Что-то про борьбу несчастных китайцев за свободу и независимость.

Кроме них были еще «Красная Москва», как позже выяснилось, бывший «Букет императрицы», «Белая сирень» и «Рижская сирень», «Ландыш серебристый», а позже «Каменный цветок» в темно-зеленой, распадающейся, как бутон, коробочке. «Красная Москва», естественно, в красной с треугольниками, «Красный мак» — в желтой с красной шелковой кисточкой… Да, и одеколоны «Кармен», «Шипр» и «Тройной». И «Гвоздика», прекрасно отпугивавшая комаров… Господи, неужели мы могли выносить запах «Тройного»?! Это же газовая атака!

Моей сестре как врачу на 8 Марта несли эти духи пригоршнями. И мама потом сдавала их в магазин на Алайском, платя продавщице рубль за коробку. Вот такой бизнес. Но, с другой стороны, куда девать все это богатство?

Вполне в духе Ташкента…

А пока я иду мимо Алайского, размахивая привезенной сестрой из Москвы желтой пластиковой, ну ооочень модной сумкой, и дальше, к Скверу, а оттуда — на Карла Маркса, сворачиваю на Кирова, потом к театру и фонтану, вернее, к зданию издательства, где работает моя мама. В газете «Правда Востока». И по дороге встречаю еще один талисман Ташкента — знаменитого милиционера со знаменитыми буденновскими усами. Он один такой на весь город. И все его знают. И здороваются.

В вестибюле издательства сидит вахтер, но если позвонить по телефону, мама спустится и проведет меня наверх. В коридорах лежат широкие красные ковровые дорожки, и раньше висел портрет Сталина от потолка до пола, в мундире генералиссимуса и с широкими красными лампасами на брюках… И памятник недавно тоже снесли: а ведь, когда умер Сталин, я, в который раз заболевшая ангиной, хныкала и просила маму купить «хоть маленький веночек», чтобы отнести его к памятнику. А потом мама ведет меня в большое помещение, где сидят люди и читают гранки. Я уже с детства знала, что такое матрица и гранки, и у меня даже было несколько свинцовых пластин со шрифтом. Хотя выносить шрифт строго запрещалось, конечно. Но маме, как всегда, все нипочем. А я так любила играть в типографию…

Я тут же громко хвастаюсь, что сегодня кормила ишачка. Ишачок живет при школе. Возит все необходимое — транспорт это. Пришкольный. При нем состоит сторож Володя. Его жена работает тут же. Техничкой. Володя — злющий и нещадно гоняет нас от ишачка. И вообще, и директор, и некоторые учителя живут при школе. Совсем как раньше. До революции.

Наверное, это помнит Люда, Люда Стамбула, моя одноклассница, которая теперь живет далеко-далеко. Хотя в школе мы не дружили. И только потом выяснилось, что она была так же одинока, как и я.

А вот подойти не догадалась — уж больно вид у нее был неприступный.