Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Случайно я узнала, что и Коваль, оказывается, нашел для меня образ:

— Я тебя всегда называю про себя — «Пляшущая Молния»! — сказал он мне. А плясать я вовсе и не умею.

Декабрьские занятия Коваль обычно назначал на двадцать пятое число — католическое Рождество. Каждое такое занятие получалось втройне праздничным: во-первых, оно было предновогодним, во-вторых, попадало в рождественский «интервал», а в-третьих, приходилось на канун знаменитой традиционной встречи «институтских» — бывших выпускников Педагогического института, где давным-давно, в жизни до нас, учился и Коваль.

Что было особенно здорово — в такие дни Коваль непременно пел.

В один из декабрей у Коваля открылась выставка в ЦДЛ, и из-за этого 25-го числа мы пришли в полупустую мастерскую. Все эмали, все картины, которые мы привыкли видеть на стенах, украшали собой в тот день холл Дома литераторов. Только «фея ночи», про которую Коваль говорил иногда, что ее «пора выбросить», потому что она «рассохлась», по-прежнему стояла напротив окна. Ну и некоторые незнакомые нам произведения, извлеченные Ковалем из запасов, пытались спасти интерьер. Но в общем было странно. Чувствовался недостаток изобразительного искусства.

Скорее всего, именно этот недостаток и навел Иру Антонову на смелую — даже дерзкую — мысль. В разгар застолья она сказала:

— Юрий Осич, Таньке Шорыгиной подарили эскиз, а нам?

Действительно, на одном из предыдущих семинаров Коваль в порыве щедрости извлек из сундука эскиз и вручил его Татьяне Шорыгиной.

Неожиданно произошло чудо. Коваль поддался на провокацию и распахнул сундук. Одну за другой выхватывал он свои работы, выставлял на соседний сундук, чтобы мы посмотрели, что у него есть, а потом предложил нам выбирать. Мы кинулись рыться в сокровищах. Мне хотелось что-то совсем «ковальское». И среди эскизов оказался, в конце концов, странный дом: он стоял среди пастельной синевы — то ли ночной, то ли предрассветной, под странными деревьями, а над ним пролетали странные, похожие на птиц облака.

Коваль к тому времени уже подписывал подарки — карандашом, на оборотной стороне листов.

— Очень странная вещь! — одобрил мой выбор Коваль и подписал: «Моему другу…»

Я принесла пастель домой в куске газеты, выданной Ковалем каждому из нас в качестве упаковки, и тут меня проняла совесть. Он, значит, устраивает нам праздники, дарит эскизы, выдает газетки, а мы что? Мы даже ни разу толком не поздравили его с днем рождения. До дня рождения мэтра как раз оставался месяц с небольшим, и я стала фантазировать: вот мы прямо в мастерской даем представление, а Коваль сидит, как обычно, во главе стола, спиной к окну, и видно, что ему весело. Не разыграть ли нам главу из «Суера»? В любом случае осуществить такую идею в одиночку мне было не по силам, и я решила обсудить ее с Иной Гамазковой и Мариком Шварцем, которые, кстати, на том занятии не были и эскизов в подарок не получили.

Несмотря на разные фамилии, Ина (пишется с одной «н») и Марик — родные брат и сестра. По отчеству они — Липовичи. Помню, что Коваль, обнаружив их отчество в списке семинаристов, назвал Марика «Марком Тополеви-чем». В январе Ина с Мариком пришли ко мне в гости, и мы принялись думать, как поздравить Коваля. Мы ели оладьи и пили компот, потом Ина с Мариком шли на лестницу курить, и я шла с ними, потом мы возвращались к оладьям и все время обсуждали какие-то варианты… и ничего не придумали. Я простилась с идеей коллективного поздравления, но твердо решила что-нибудь подарить Ковалю от себя лично. Через пару дней Ина с Мариком стали мне по очереди звонить, и выяснилось, что они тоже готовят Ковалю подарки — каждый по отдельности.

Ина придумала стихи — «Письмо донны Анны дону Ковалю»:

начиналось оно, —

И рефрен:

Коваль собрал нас в феврале, вскоре после своего дня рождения.

читала ему Ина от имени донны Анны, —

И остальные хором подхватили:

Марик написал песню. «На день рожденья Коваля, его увеселенья для. Музыка — „Мурка“, слова — Марка», — объявил он. Марик помогал Ковалю возить работы на выставку, и ему выпало лелеять скульптуру «Иона во чреве китовом». В дороге Марик очень сроднился с пыльным Ионой. И придумал более рациональную причину для его пребывания в столь неудобном пространстве: