Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

Книжка «Воробьиное озеро» с иллюстрациями Галины Макавеевой подарочным изданием вышла в свет в «Малыше» в (991 году. На сей раз Юра подписал мне ее так:

В каждой такой коротенькой надписи я отчетливо слышу Юрии голос. Этот голос, который ни с чьим не спутаешь, слышен во всех Юриных вещах. Уж кто, как не Юра, любил фразу, «холил и лелеял ее, ласково поглаживая по подлежащим» (слегка перефразирую И. Ильфа). Читать и перечитывать его прозу — истинное наслаждение.

Однажды, еще в институте, Юра сел за стол и начал быстро-быстро писать. Через несколько минут он вручил мне стихотворение:

Так и не пойму, был ли это действительно экспромт или кое-какие заготовки на тему Галины у Юры уже были (не одна я звалась Галиной в нашем институте). Но на всякий случай стишок я приняла в подарок. А потом не раз вспоминала, наблюдая, как уверенно лепит Юра свою жизнь.

Он и по моей прошелся — рукой мастера.

В творческих номерах стенгазеты «Молодость», которыми мы, студенты истфила, так гордились, появлялись иногда странные, если не сказать экстравагантные стихи. Приведу по памяти наиболее мне запомнившиеся:

Кого-то такие стихи повергали в шок. А кто-то воспринимал их как злую пародию на творчество наших доморощенных сочинителей. Собственно, пародиями они и были.

Злыми? Нет, наверное. Хотя, надо сказать, отнюдь не железная логика песни, которую мы непрестанно распевали (сейчас она, опубликованная, получила название «Гимн московских студентов»), подчеркнута явственно и не без ехидства.

Автором этих пародий был Юра Коваль. Я был на курс моложе и, как, наверное, все мои однокурсники (не только девочки), не мог без восхищения, да что греха таить, без зависти и ревности (это уже не о девочках) смотреть на этого стройного, очень привлекательного, да просто красивого и остроумного парня. И когда впервые увидел Юру с ракеткой у пинг-понгового стола, и когда встретил его на заседании литобъединения…

Я представил тогда на суд членов литобъединения свой абсолютно безграмотный, но довольно длинный стихотворный опус. По глазам слушателей, особенно по глазам Юры и его друга Леши Мезинова, понял, что представлять этот опус было просто нельзя. (В отличие от Гоголя, я его потом не сжег, а разорвал.)

Девочки, конечно же, влюблялись в Коваля. И он тоже — часто! — влюблялся. Но можно ли было не влюбиться в Галю Гладкову? В Галю Эдельман? В Розу Харитонову? И в Лену Гилярову? И в Галю Царапкину? Ив…? И…? И…? На собственном опыте убедился: невозможно.

А что касается тех странных стихов, с которых я начал свои воспоминания… Без преувеличения можно сказать, что необычная смесь экстравагантности, даже абсурда, с удивительно точным — при этом пронизанным юмором — ощущением жизненного явления (в данном случае «поэтического мышления» наших институтских сочинителей) станет одной из характерных черт его прозы.

Конечно же, эти пародии были вовсе не злые, как думали некоторые. Уже в недавние годы кто-то поинтересовался, правда ли, что Юра плохо относился к писателю N. Я задумался, а потом ответил: «Я не помню, чтобы Юра о ком-то отзывался плохо. С юмором — да… Но плохо?»

Он любил людей, и ему платили тем же. Он был любимцем у гардеробщиков Дома литераторов. Его необычайно любили бабушки-пенсионерки, жившие в том доме на Серебрянической набережной, где была мастерская Коваля — место наших ежегодных встреч, застрельщиком и организатором которых был Юрий Коваль, хранитель нашего «лицейского дружества».

Как причитали эти бабушки, узнав о смерти Юры, какими просветленными становились их глаза, когда они вспоминали его. Написал и подумал: претенциозно. Но честное слово, это было именно так. И я (наверное, не только я) не мог)' забыть этих бабушек в день поминок.

Так сложилось, что сблизились мы уже по окончании института даже после отработки энных сроков по распределению в сельских школах. Нас как бы объединили Илья Габай, Юлик Ким и Юра Коваль.