Коллектив авторов Биографии и мемуары - Ковалиная книга. Вспоминая Юрия Коваля [второе издание, исправленное и дополненное]

И. С.: Но он действительно немножко другой по стилистике.

Ю. К.: Может быть, он чуть-чуть и другой, ну а что ж? Какая-то особая вещь. Кстати сказать, возврат туда, к войне, — он неплох в этой ткани, понимаешь, но все-таки этот образ человека, летящего по небу, он меня потрясал. Этот рассказ я слышал.

И. С.: А «Клеенка» — это просто обожаемая мной вещь, где каждая фраза — как самоцвет. Ю. К.: Ну конечно, хорошая, конечно.

И. С.: Я до сих пор говорю, когда мне что-то нужно: «У меня дети малые дома сидят, плачут, клеенки хочут».

Ю. К.: Когдая написал «Чистый Дор», я понял главное свое кредо. Менять жанр как можно чаще. То есть с каждой новой вещью менять жанр. Скажем, сегодня — лирические рассказы, завтра — юмористические рассказы. После «Чистого Дора» я написал «Куролесова».

И. С.: То есть это былуже сознательный подход к жанру, да?

Ю. К.: Сознательный подход. Я меняю жанр и думаю о том, как изменить жанр, и у меня он сам подходит. То есть из папиных рассказов уже вышел «Куролесов». Причем там и Болдырев, и Куролесов — это были папины сыщики. Они работали втроем.

И. С.: То есть на самом деле были люди с такими фамилиями?

Ю. К.: Да-да, и Болдырев, и Куролесов работали вместе с отцом.

И. С.: Л Серпокрылов-то хоть придуман все-таки или тоже был?

Ю. К.: Серпокрылова не было, он придуман. Это сконструированный мной образ такого Ван Гога, ребенка Ван Гога. Я считаю, что Ван Гоги рождаются сразу.

И. С.: Наверняка.

Ю. К.: Да. После этого дело, можно сказать, пошло как по маслу. После «Куролесова» — «Листобой», потом «Недопёсок». Потом сборник «Кепка с карасями»… (Внезапно хлопает руками возле моего плеча — И. С.) Поймал — она на тебе сидела. Алёша (Сын Юрия Коваля. На момент беседы ему было четыре года.) боится моли. Боится, что она его проест насквозь. Я ему говорю, что она только шерсть ест… Итак, сформулирована была главная моя идея — смена жанра в каждой новой работе. Обязательная смена жанра. Так сейчас я сменил жанр — после «Суера-Выера» я написал ряд сказок и сейчас буду писать сказку. Понимаешь меня… Что буду после сказок делать, я пока не знаю. Сказки-то, они все сейчас уже издаются Видимо, воспоминания о Тарковском.

И. С.: Давайте вернемся в историю. Как все-таки приходило признание? «Алый», «Недопёсок», «Куролесов» — это были годы формального признания и, сточки зрения сегодняшней, кажется, довольно быстрого успеха. Как на самом деле было?

Ю. К.: Нет, формального признания не было никогда. После выхода «Недопёска»…

И. С.: Хорошо, назовем это фактическим признанием. Когда все-таки читающая публика приняла и признала писателя Юрия Коваля?

Ю. К.: Я думаю, что после «Алого». Я думаю, что после «Алого»…

И. С.: К вам заотносились серьезно.

Ю. К.: Ко мне заотносились серьезно целый ряд серьезных людей. То есть все художники-иллюстраторы. Все. Главные художники-иллюстраторы. То есть я имею в виду: и Чижиков, и Лосин, и Монин, и Перцов, и все-все-все-все. И Митурич, и Дувидов. Они сразу всё поняли. Художники, между прочим, не будучи ревнивыми, как писатели, очень сильно… И. С.: Интуичат?

Ю. К.: Очень сильно не только интуичат. Но они читают хорошо. Они очень хорошо читают прозу. И первым был Самуил Мироныч Алянский, очень уважаемый в «Детгизе» человек Ну, это замечательный… друг Блока. Главный издатель издательства «Алконост», который издавал Блока, дружил с Анненским и так далее.

И. С.: Он художественным редактором был?

Ю. К.: Он был консультант по художественному оформлению, у него была особая должность. То есть он иногда приходил, Самуил Мироныч, снимал кепку и смотрел, что ему показывали. Самуил Мироныч сказал, когда прочитал мою книгу: Как будто выпил хорошего вина. Можешь употребить. С. Алянский — это звучит. Для знатоков книги — это звучит. Хотя это нигде не зафиксировано, это он просто сказал мне.

И. С.: Это после «Алого» он сказал?

Ю. К.: Он прочитал тогда многое. Первой моей книгой, которую он редактировал, была «Кепка с карасями» с рисунками Коли Устинова. Но именно на «Алом» я был уже признан детскими писателями и детскими художниками. То есть всей детской литературой я был уже признан на «Алом». Потому что и для тогдашнего дня, несмотря на то что он написан был про пограничную собаку (а уже были такие фильмы, как «Ко мне, Мухтар!»), «Алому» удалось переплюнуть всю эту официально-пограничную тематику. Понимаешь, какая история. То есть он оказался доверительным для любой души. А не только для, так сказать, ура-патриотических настроений. Вот чего мне удалось достичь в «Алом», как я понимаю. Как Льву Николаевичу Толстому, скажем, в «Казаках», или в «Хаджи-Мурате», или в «Кавказском пленнике», которого я особенно люблю. То есть было наплевать, советская это граница, несоветская граница — важно было вот это: человек и собака, их любовь. Любовь была важна. В конечном счете. Об этом и написана вещь.