Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

Школу он окончил в 1834 году и был выпущен в чине корнета, начав службу в лейб-гвардии Гусарском полку.

Александр Иванович Герцен, несмотря на трения с начальством, участие в различных студенческих историях, по окончании университета сумел получить за заслуги серебряную медаль. Правда, ждал он золотую. «Серебро» это сильно ударило по самолюбию вновь испеченного кандидата физико-математического отделения 1833 года выпуска, и на торжественный акт вручения он не явился. Обида была не на университет и не на товарищей, а на себя. Честолюбие было задето, но любовь к alma mater Герцен хранил всю жизнь. «Я так много обязан университету, — писал он впоследствии, — и так долго после курса жил его жизнию, с ним, что не могу вспоминать о нем без любви и уважения. В неблагодарности он меня не обвинит по крайней мере, в отношении к университету легка благодарность, она нераздельна с любовью, с светлым воспоминанием молодого развития… И я благословляю его из дальней чужбины! Год, проведенный нами после курса, торжественно заключал первую юность. Это был продолжающийся пир дружбы, обмена идей, вдохновения, разгула.» [120] Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 4. М., 1975. С. 144. . Между тем летом 1834 года «разгул» завершился неожиданным образом. 21 июля Александр Герцен был арестован и заключен в полицейский дом. Это был его первый арест. Первый, но не последний.

А в самом университете жизнь шла своим чередом и для будущих студентов наступила пора публичных вступительных испытаний. Горячая пора во все времена.

Поступающие в университет в тот год должны были проявить свои познания в математике, физике, географии, истории, статистике, грамматике, словесности, логике, латинскому, греческому, французскому, немецкому языкам и Закону Божьему. Экзамены принимала особая комиссия под председательством ректора, в состав которой входили специалисты по отдельным дисциплинам. Среди 30 абитуриентов, сдававших экзамены на словесное отделение вместе с Катковым, были его товарищи по павловскому пансиону Дмитрий Кодзоков и Михаил Поливанов. Обращали на себя внимание также выпускник пензенской гимназии, ровесник Каткова Фёдор Буслаев и пятнадцатилетний юноша Юрий Самарин.

Вступительные испытания заставили их основательно поволноваться. Экзамены были только что введены согласно новым правилам приема, и требования комиссии были очень строги. Фёдор Иванович Буслаев (1818–1897) — впоследствии академик, филолог-языковед и фольклорист, учителем русского языка у которого в пензенской гимназии был тот же В. Г. Белинский, — оставил воспоминания, поделившись своими переживаниями: «Это было для меня какое-то смутное время, и я решительно ничего не помню, как я пришел в первый раз в стены университета и к кому явился подать просьбу о допущении меня к экзамену, и как потом справлялся, в какие дни и часы будет он назначен, и таким образом, будто проснувшись от тяжелого сна, я вдруг очутился на первом экзамене в большой аудитории, наполненной толпою незнакомых мне юношей. <���…> Решительно не помню, с какого предмета я начал свой экзамен и как я продолжал его и довел до конца; не помню также и того, что меня спрашивали и как я отвечал» [121] Буслаев Ф. И. Мои досуги: Воспоминания. Статьи. Размышления. М., 2003. С. 21. .

В похожем состоянии находился другой будущий однокашник Каткова, в дальнейшем идеолог славянофилов Юрий Фёдорович Самарин (1819–1876): «…Несмотря на одобрительные отзывы обо мне некоторых профессоров, экзаменовавших меня дома за несколько дней до публичного испытания, невыразимый страх и трепет овладели мною, когда меня в первый раз ввели в университетскую аудиторию, ту самую, в которой Терновский и Шевырёв читали лекции для первого курса», — вспоминал Самарин в 1855 году в статье, посвященной 100-летнему юбилею Московского университета. «Если б мне пришлось отвечать первому, нет сомнения, что я бы провалился, потому что я ног под собой не чуял: но к счастью имя мое стояло из последних, а вызывали по алфавитному порядку. Буквы А, Б, В — конфузились, меняли билеты, бормотали — одним словом, резались так, что я дрожал за них. „Пропадут несчастные, — думал я, — непременно пропадут!“ Но ничуть не бывало. Все получили порядочные баллы. Это меня несколько ободрило, и мой экзамен сошел благополучно» [122] Цит. по: Комаровская А. Ю. Ф. Самарин. Университетские годы // Богословский сборник. Вестник Православного Свято-Тихоновского богословского института (ПСТБИ). Вып. 7. М., 2001. С. 273–274. .