Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Шихановича КГБ пыталось пустить по психиатрическому варианту. Но в условиях общественного внимания власти не решились на его осуществление в полной мере – Шиханович был направлен “для лечения” в больницу общего, а не специального типа: фактически это была форма изоляции, лечения к нему не применяли. В 1974 году он был освобожден. Мне иногда кажется, что некоторую роль в этой истории сыграла и фотография с собачкой, по которой можно было провести заочную психиатрическую экспертизу».

Сахаров:

«Весь этот год мы с Люсей становились все ближе друг к другу, мучились от невысказанности наших чувств… Наконец, 24 августа мы сказали друг другу о них… Мы с Люсей прошли на кухню, и она поставила пластинку с концертом Альбинони. Великая музыка, глубокое внутреннее потрясение, которое я переживал, – все это слилось вместе, и я заплакал. Может, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Начиналась жизнь, каждый год которой, как мы говорим между собой, надо засчитывать за три. После августа 1971 года наши с Люсей жизненные пути слились, дальше о них можно рассказывать вместе…»

Елена Боннэр (из книги «Кефир надо греть. История любви, рассказанная Еленой Боннэр Юрию Росту» [20]), разговор происходит в квартире 68 на улице Чкалова (ныне Земляной Вал):

«…У меня здесь на кухне около этого шкафа была полка и стоял проигрыватель. Я стала обед готовить и поставила первое, что там стояло. Это был Альбинони, и вот Андрей здесь сидел и вдруг начал плакать. Вроде знакомый, вроде незнакомый – я не понимала этого. В общем, я потушила свои эти самые бра, закрыла дверь и ушла. Прошло, наверно, полчаса, если не больше, потом он пришел в ту комнату, в первую и говорит: Люся, а мы обедать будем? Я говорю: ну, пойду сейчас доделаю. И сказала неожиданное ему – что? И жизнь, и слезы, и обед? И испугалась, что немного кощунственно, а он рассмеялся, и всякое напряжение прошло, по-моему, уже навсегда.

Что дальше было? Вот мы пообедали, я маму покормила, она не вставала. Потом мы пошли гулять, и я Андрею показала одно из своих любимых мест. Это место – церковь на горке, за высоткой, ты, может быть, ее знаешь. Там заднее крыльцо выходит на набережную. Высоко там, далеко видно. И вот мы на этих ступеньках уселись, и кругом валялись какие-то бумажки. Я взяла и начала их поджигать, маленький костерочек, и вот тут мы заметили, что за нами следят. Видимо, они решили, что мы разговаривали тайно и жгу я какие-то реальные бумаги. Из-за забора Котельников все время выглядывал то один человек, то другой. Это первый раз мы заметили слежку за нами двумя. А вот костерок очень их взбудоражил…

Андрей приходил, был приходящий довольно долго. К вечеру где-то Андрей приезжал сюда, ночевал здесь, в пять-шесть утра я его провожала домой: он считал, что он должен был в школу Диму отправить. В шесть часов я в халате выходила проводить его, потом мы заметили: из окон нашего дома за этой странной парой – за нами – наблюдают. Но тут было еще одно, чисто эстетическое наслаждение: утром в хорошую погоду с моста на рассвете безумно красиво выглядит Андроников монастырь. Он становится каким-то розовым. Просто каждое утро как какой-то подарок сказочный».

Сахаров:

«В октябре 1971 года мы с Люсей приняли решение пожениться. У Люси были серьезные сомнения. Она боялась, что официальная регистрация нашего брака поставит под удар ее детей. Но я настоял на своем. Относительно ее сомнений я полагал, что сохранение состояния неоформленного брака еще опасней. Кто из нас был прав – сказать трудно, “контрольного эксперимента” в таких вещах не бывает. Удары по Тане, а потом по Алеше – последовали…

Официальная регистрация в ЗАГСе состоялась 7 января 1972 года. За два дня до этого был суд над Буковским.

Суд над Владимиром Буковским был 5 января в Люблино – там же, где суд над А. Красновым-Левитиным. Но на этот раз никакой кудрявый гебист не встречал меня…

Позже мы узнали от родных Буковского некоторые подробности происходившего в зале суда. Судья спросил одного из свидетелей, офицера-таможенника, бывшего в прошлом приятелем Буковского:

– Вы коммунист, пытались ли вы как-то переубедить обвиняемого, повлиять на него?

– Да, конечно.

– Что же вы ему сказали?

– Я сказал – стену лбом не прошибешь.

Буковский сказал в последнем слове:

– Я сожалею, что за 14 месяцев, которые я был на свободе, я успел сделать так мало. Но я горжусь тем, что я сделал.