Анастасия Кальян - По ту сторону окна

Благодарности

Лизе – за то, что влилась в работу, помогала, советовала, редактировала.

Heim – за иллюстрации и обложку, которая теперь у меня на заставке телефона.

Юле, моему первому читателю, – за то, что помогла мне перебороть свой страх и начать публиковаться.

Моим родителям – Алле и Виктору. А также родным, друзьям и коллегам, которые поддерживали, делились мнением и находили время на оценку моих работ.

Спасибо всем причастным, первые шаги в литературе я сделала благодаря вам!

За дверью – дверь, за шагом – шаг,

Тропинкой в лес, через овраг.

По шпалам прямо, у реки…

Если боишься, то беги.

За шагом – шаг, за шагом – шаг,

Тропинка, лес, потом овраг.

Что там такое у реки?

Беги, пожалуйста, беги.

За шагом шаг, за светом мрак,

Тропинка, шпалы и овраг.

Свою душонку береги,

Совет услышь мой и беги.

Из разинутого рта багажника торчали три огромные сумки, набитые одеждой, подарками и едой. Зачеты были сданы, впереди маячили экзамены. А пока я, как и все студенты, могла облегченно выдохнуть и отметить Новый год с семьей.

Мама убежала «на секундочку», забрать что-то еще. С тех пор вот уже десять минут мы с папой стояли у машины, перетаптываясь с ноги на ногу. Я чувствовала, что еще чуть-чуть и мои зубы застучат.

Наконец, дверь подъезда распахнулась и показалась раскрасневшаяся мама в болоньевой куртке нараспашку и с огромной клетчатой сумкой в руках. «Господибожемой», – прошептал папа себе под нос.

– Мы просто едем к бабушке, а не съезжаем! – заметила я.

– Я принесла коньки! Нам понадобятся коньки.

– Их можно взять напрокат.

– Вот еще! Деньги тратить!

Мы с папой обменялись многозначительными взглядами. Он вздохнул и принялся запихивать еще одну сумку в багажник. Затем мы расселись по местам и поехали.

Подруга прислала новую партию грустных плачущих стикеров. Она считала, что злые родители против воли утащили меня к бабушке, где непременно будет невыносимо скучно. Но я сама хотела поехать. Несмотря ни на что, место, в котором жила бабуля, запомнилось мне добрым и таинственным. Казалось, я оставила там что-то важное, без чего жизнь была уже не такой интересной. Все эти восемь лет меня тянуло туда. И вот, наконец, мне было позволено вернуться.

Когда многоэтажки сменились домиками, я прилипла к окну. Всматривалась в дорогу, деревья и заборы, надеясь узнать их. Иногда казалось, что вот-вот за поворотом я увижу громадные деревянные качели, которые мы с Юрой обожали в детстве. Или соседский домик на дереве, в который тихонечко забирались, когда темнело, и я мечтала, что у меня когда-нибудь будет такой же.

Но когда машина остановилась, я даже не сразу поняла, что мы уже приехали. Бабушка поменяла хлипкий деревянный забор на железный, неестественно зеленый, а рядом с ее домиком вырос большой кирпичный особняк, который, наверное, был очень дорогим и просторным, но разочаровал своим появлением. Мама легонько толкнула меня плечом:

– Софи, не зевай.

Не столько из-за количества людей, сколько из-за маминых сумок в прихожей было тесно. Бабушка, вышедшая к нам в цветастом халате, поправляла бигуди и причитала:

– Ох, я даже не переоделась, думала, вы позже будете. А что же столько сумок? Я же вам тут наготовила!

– Мы ей говорили, – усмехнулся папа. Мама показала ему язык.

– А дайте же мне на внучку посмотреть! – бабушка протиснулась ближе ко мне. – Софа, какая ты красавица. А что же волосы розовые? Это модно, да? И ты такая… взрослая.

Я улыбалась и кивала. Бабуля взяла меня за руку и повела показывать комнату. Она извинялась за беспорядок, который, мне казалось, только она сама и видит. Хвасталась, что в спальне есть телевизор, пусть и старенький. С гордостью показала ковер в комнате, такой же цветастый, как и ее халат. А я слушала вполуха и с жалостью замечала, как бабушка постарела. Она медленно ходила и неловко прихрамывала на правую ногу. Ее глаза будто стали более блеклыми, а вокруг губ собрались морщинки. Но она все еще улыбалась искренней, нежной улыбкой, и почти наверняка не знала, насколько это ее красит.

Она все говорила и говорила, и голос ее дрожал от волнения. Как у ребенка, ее чувства в этот момент ясно проступали на лице, в речи, в жестах. «Наверное, она сожалела все это время», – думалось мне. При том, она что-то выискивала в моем виде, как ей казалось, незаметно.