Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

БА:

Из этой информации журнала «Отечественные архивы» не видно, какую роль в принятии столь ответственного военно-политического решения играло военно-политическое руководство вооруженных сил – Военный отдел ЦК КПСС (ГлавПУР СА и ВМФ – см. об этом важнейшем органе и его руководстве в главе 18), то, что условно называется «генералитет» (в кавычках, поскольку властный уровень руководства Военного отдела ЦК КПСС выше даже уровня Министра обороны, не говоря уже о просто генералах). Тогда были слухи (например, это говорил Георгий Владимов), что именно «генералы» настояли на высылке Сахарова. В любом случае, как мы увидим ниже, в Кремле не было единства по вопросу изоляции Сахарова – « предупреждения его преступных контактов с гражданами капиталистических государств » (цит. из Указа Президиума ВС СССР от 8 января 1980 г., принятого во исполнение решения Политбюро от 3 января 1980 г.).

Сахаров:

«Начинался 1980 год под знаком ведущейся войны, к которой непрерывно обращались мысли. Похоже, что в это примерно время КГБ получил какие-то более широкие полномочия: в связи ли с войной или в связи с предстоящей Олимпиадой [96] Игры XXII Олимпиады, Москва, 19 июля – 3 августа 1980 г. – не знаю. Наличие этих полномочий проявилось в серии новых арестов, в моей депортации. Я вижу большую потенциальную опасность в таком усилении роли репрессивных органов – ведь мы живем в стране, где был возможен 1937 год!

Что касается событий, непосредственно относящихся к моей личной и семейной судьбе, то они развивались так.

3 января утром я должен был выходить из дома, мы с Люсей собирались в гости. Позвонила жена корреспондента немецкой газеты “Ди вельт” Дитриха Мумендейла Зора. Она передала вопрос мужа: что я думаю о бойкоте Московской Олимпиады в связи со вторжением советских войск в Афганистан? Я ответил:

– Согласно древнему Олимпийскому статусу, во время Олимпиад войны прекращаются. Я считаю, что СССР должен вывести свои войска из Афганистана; это чрезвычайно важно для мира, для всего человечества. В противном случае Олимпийский комитет должен отказаться от проведения Олимпиады в стране, ведущей войну.

На другой день Зора зачитала мне по телефону текст статьи, написанной Дитрихом для его газеты. У меня были какие-то возражения по тексту (как я сейчас понимаю, малосущественные в масштабе происходящих событий). Я попросил задержать статью. Зора ответила, что это невозможно.

4 января (если мне не изменяет память) позвонил Тони Остин, корреспондент американской газеты “Нью-Йорк таймс” (не менее влиятельной в США, чем “Ди вельт” в ФРГ). Он попросил разрешения приехать для интервью. Я согласился. Тони пересказал ряд последних сообщений из Афганистана и задал мне вопросы о моей оценке создавшегося положения и путей его исправления. Через несколько часов он приехал вновь с готовым текстом статьи, и, пока Люся угощала его чаем, я просмотрел странички и откорректировал свои ответы и их интерпретацию интервьюером. Ввиду чрезвычайной важности предмета, это редактирование было очень существенно. Я крайне благодарен Остину, что он дал мне такую возможность; обычно же корреспонденты такого не делают, ссылаясь на журналистские темпы, а я потом рву на себе волосы. Я не знаю, были ли передачи зарубежного радио по статье в “Ди вельт”, но статья Остина много раз передавалась американской радиостанцией “Голос Америки” и, по-видимому, произвела впечатление…

7 января Руфь Григорьевна получила разрешение на поездку к внукам и правнукам в США. Возможно, это не совсем случайно произошло именно тогда – она, быть может, мешала каким-то планам КГБ.

8 января был принят Указ о лишении меня правительственных наград. Мы узнали об этом 22 января, а дату принятия Указа – еще поздней.

14 января ко мне обратился корреспондент американской телевизионной компании Эй-би-си Чарльз Бирбауэр с просьбой о телеинтервью и передал вопросы. 17 января состоялось телеинтервью. Как всегда в таких случаях, приехало несколько операторов телевизионной компании с переносным, но все же достаточно тяжелым оборудованием, протянули провода и направили на меня свои яркие лампы. Заснятую пленку и магнитозаписи, включая, кажется, видео, они должны были немедленно везти на аэродром. Опасаясь неприятностей для них со стороны КГБ, я накинул пальто и пошел проводить их до машины, стоявшей на площадке напротив нашего дома. Меня поразило огромное количество гебистов в подъезде и на площадке и какая-то чувствующаяся в воздухе особенная атмосфера – то ли враждебности, то ли злорадства. Две машины с гебистами стояли вплотную к машине телевизионщиков. Я сказал: