Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

С переговорного пункта Руфи Григорьевне и Лизе в 1978 году удалось несколько раз поговорить. Но в этот раз они вернулись ни с чем. Одновременно с ними вернулись и мы с Люсей. Вскоре из ванной раздался голос Лизы:

– Где халат? Не могу найти…

Тут мы обнаружили, что не хватает еще некоторых вещей; подбор их был очень странным – это были поношенные Люсины и мои вещи (в их числе мои домашние брюки и любимая мной синяя куртка, купленная еще Клавой и заштопанная Руфью Григорьевной после того, как куртку изгрызла собака Малыш), мои очки. Более ценные Люсины вещи, лежащие на самом виду, не были взяты.

На следующий день приехала Лидия Корнеевна и попросила что-то показать ей из написанного мною. Тут я обнаружил, что в коробке для документов лежит совсем не то, что там находилось. Исчезло письмо Брежневу, машинописный и рукописный текст первого варианта этих воспоминаний – то, что я успел написать за 5 первых месяцев работы. Это была первая кража, или конфискация – называйте, как хотите – в многолетней истории моего “труда Сизифа”. Но, в отличие от судьбы этого мифологического персонажа, у меня каждый раз на вершине горы оставался кусочек камня, с такими мучениями поднятого мною наверх. Кажется, Сизиф был осужден за то, что не захотел умереть, когда этого от него потребовали боги. Что ж, в таком случае аналогию можно продолжить – я не захотел замолчать по желанию “земных богов”…

Из коробки исчезла также подборка нескольких десятков адресованных мне писем с просьбой о помощи и черновики ответов на некоторые из них, в большинстве составленные Софьей Васильевной Каллистратовой. Исчезли также многочисленные письма с угрозами убить или искалечить меня и моих близких и копии многих моих общественных обращений по разным поводам и других документов, в основном (кроме письма Брежневу) уже опубликованных. Вместо этого коробка была аккуратно заполнена такой же массой других писем и документов, менее важных и интересных, которые до этого лежали в нижнем ящике секретера. Несомненно, все это было делом рук КГБ (кража вещей, вероятно, форма маскировки).

Это был фактически негласный обыск! Через четыре года Люсе в поезде устроили уже официально оформленный обыск; до этого КГБ применял лишь “стыдливо-условные” методы…

Само собой разумеется, что дверь в нашу квартиру была заперта на ключ, когда мы уходили, и оказалась исправно запертой при возвращении. Проблемы ключей для КГБ никогда не существовало – там у них для этого достаточно специалистов.

Мы сделали заявление прессе о пропаже документов и моих воспоминаний, а также письма Брежневу. Мы заявили также, что, ввиду неоправданной затяжки рассмотрения Люсиного заявления о поездке в Италию, после 3 января мы будем считать отсутствие ответа отказом и начнем бессрочную голодовку. Боря Альтшулер достал (не без трудностей – это “дефицит”) 40 бутылок “Боржоми” и привез нам в двух авоськах, мы положили их под секретер и кровать – места-то у нас мало.

Перед самым Новым годом позвонил заместитель начальника Московского ОВИРа Зотов и сообщил, что Люсе разрешена поездка».

БА:

Что касается систематических негласных обысков, то приведу один маленький, можно сказать, комический эпизод конца 1970-х, которому сам стал свидетелем. Сахаровы на неделю уехали в Ленинград, и московская квартира на улице Чкалова осталась пустая. Случилось так, что я зашел к ним сразу после их возвращения, и первое, что почувствовал еще в лифте, – это дикую вонь. В квартире вонь еще в десять раз сильнее. Прихожу на кухню, там Елена Георгиевна чистит холодильник. Здесь же и Андрей Дмитриевич. «Сейчас еще что. А вот что было, когда мы вошли!» Что случилось? В их отсутствие в квартире побывали «гости» и среди других своих дел выдернули из розетки шнур холодильника. А в морозильнике лежало мясо, которое в тепле, естественно, протухло и через неделю кишмя кишело червями. Чтоб неповадно было заниматься антисоветской деятельностью. Но вонь – это смешно, а когда угрожают убить годовалого внука – это не смешно. Что должен делать любой нормальный человек в такой ситуации? Только молчать, оцепенев от страха за малыша. Вот так все и молчали. А Сахаров был совершенно нормальный человек с естественными человеческими реакциями и очень большой ответственностью перед близкими. Значит, замолчать? Вместе со всей страной? Смириться с тем, что ОНИ победили, применяя ТАКИЕ методы воздействия? Смириться для Сахарова тоже было невозможно, тем более что он ясно понимал, в какую пропасть, на какую очередную бойню ведут страну. Приходилось искать нетривиальные выходы из безвыходных ситуаций.