Борис Альтшулер - Сахаров и власть. «По ту сторону окна». Уроки на настоящее и будущее

Евгений Барабанов (автор «Открытого письма» 1973 г. с протестом против тотального контроля власти над судьбой отечественной культуры), по счастью, арестован не был.

Но возникает вопрос, почему КГБ СССР было бессильно против Сахарова, почему его сказанных у лифта курьеру нескольких слов «она больна; беру на себя, она больше не пойдет» было достаточно, чтобы Елену Боннэр больше на допросы не вызывали и вообще это ее дело (с передачей на Запад «Дневника» Кузнецова) замяли? Детальный ответ на этот вопрос – задача для будущих историков, но уже сейчас на основании большого опыта и рассекреченных документов (далеко не всех) можно с уверенностью сказать, что вопросы судьбы Сахарова, его ближайшего окружения, а также ставших известными на Западе диссидентов и еврейских отказников решались в центральном аппарате КГБ СССР, подчиненном непосредственно Председателю КГБ СССР, либо еще выше – в Политбюро ЦК КПСС, то есть на уровне «большой политики», а не в Пятом «идеологическом» управлении КГБ СССР.

Но это все верно в общем плане. А в конкретных случаях никогда не было известно, что и как там повернется, какие решения принимаются на «нижних этажах», а какие задания спускаются с «Олимпа власти». То есть риски, в том числе и самые страшные, были всегда. Сахаров пишет об этой, мягко говоря, неуютной неопределенности, непредсказуемости. О рисках говорят и «странные» гибели некоторых посетителей Сахарова или некоторых диссидентов, и убийство Константина Богатырева в 1976 г., и угрозы детям и внукам (увы, не только угрозы, – неожиданное отравление двухлетнего внука Елены Боннэр, чуть его не убившее, в августе 1975 г. перед ее первой поездкой в Италию для лечения глаз), и, конечно, аресты и сроки, сроки – но опять же не всех подряд, а как-то выборочно. Вот такая русская рулетка для каждого, кто решился встать на путь противостояния тоталитарной системе.

Сахаров:

«В декабре мы с Люсей оба легли в больницу. Мне давно советовали обследовать сердце, а Люсе совершенно необходимо было начать лечение тиреотоксикоза. Благодаря моим академическим привилегиям нас поместили вместе в отдельной палате. В общем, это было нечто вроде санатория, очень нам в этот момент нужного. Я работал, Люся правила текст и давала хорошие советы – так родилось хорошее сжатое автобиографическое предисловие “Сахаров о себе” к намеченному в США изданию моих выступлений; мне и сейчас эти несколько страниц кажутся удачными».

Из предисловия «Сахаров о себе» ([21], с. 274–289):

« Большинство моих выступлений адресованы руководителям нашего государства или имеют конкретный зарубежный адрес. Но внутренне я обращаю их ко всем людям на земле, и в особенности к людям моей страны, потому что продиктованы они заботой и тревогой о своей стране и ее народе.

Я не являюсь чистым отрицателем нашего образа жизни, признавая многое хорошее в наших людях и стране, горячо ее любя; но вынужден фиксировать внимание на негативных явлениях, так как именно о них умалчивает казенная пропаганда и так как именно они представляют собой наибольший вред и опасность. Я не являюсь противником разрядки международной напряженности, торговли, разоружения – напротив, в ряде работ я призываю именно к этому; именно в конвергенции я вижу единственный путь спасения человечества, но я считаю своим долгом указывать на все скрытые опасности ложной разрядки, разрядки-сговора или разрядки-капитуляции, и призывать к использованию всего арсенала средств, всех усилий для достижения реальной конвергенции, сопровождающейся демократизацией, демилитаризацией и социальным прогрессом ».

Сахаров:

«Бывали у нас и гости. Пришел старый Люсин друг, поэт и переводчик Константин Богатырев [71] Константин Богатырев – филолог, поэт-переводчик, специалист в области немецкой литературы, в 1951 г., на третьем курсе института, был арестован, приговорен к смертной казни – с заменой на 25 лет заключения; в 1956 г. реабилитирован; был близко знаком с Генрихом Бёллем (о загадочной гибели, возможно, убийстве Константина Богатырева см. в главе 21). , вместе с ним пришел и другой поэт, очень известный, Александр Межиров – с ним у Люси тоже было старинное знакомство. Костя рассказал, как всегда увлекаясь и жестикулируя, какой-то эпизод из своего лагерного прошлого, чем-то ассоциировавшийся с современными событиями (он был узником сталинских лагерей). Я прочитал, не помню в какой связи, нечто вроде лекции по основам квантовой механики; на склонного к хитроумным умственным построениям Межирова эта лекция произвела, кажется, впечатление. Несколько раз забегал Максимов [72] Владимир Максимов, писатель, диссидент. – в клетчатом костюме с иголочки, дружески улыбающийся, с искрящимися синими глазами. Он каждый раз приносил какую-то передачку – один раз диковинную копченую рыбу – и животрепещущие новости. Именно через него, как я писал, я передал в иностранные агентства исправленный текст моего заявления о моем отношении к поездке за границу [73] Суть заявления: «временная поездка возможна, но «я не хочу эмигрировать и не считаю это для себя допустимым». . Большой радостью было совместное посещение Галича, Некрасова и Копелева – сохранилась групповая фотография, сделанная в вестибюле больницы. Лев Зиновьевич Копелев, германист, писатель, критик и переводчик, человек трудной и противоречивой судьбы, необыкновенно добрый, отзывчивый и терпимый – это его жизненно-философское кредо, шумный, общительный и огромный, с большими наивными глазами – вскоре стал нашим другом. Посетили меня и фиановцы – Е. Л. Фейнберг и В. Л. Гинзбург, начальник Теоретического отдела».