Ариадна Эфрон - Вторая жизнь Марины Цветаевой. Письма к Анне Саакянц 1961–1975 годов

Короче говоря, это, как и всё прочее, видно будет. Что до «Нового Мира», «Совписа» и т. д., то это тем более видно будет — в свете.

Нынче, в субботу, погода славная, я даже с полчаса посидела на крылечке, пописала на неярком, но теплом солнце. Все пчелы Тарусы гостят в последних наших, забравшихся почти под крышу, настурциях. Третьёвось ходила в лес за можжевельником, вспоминала Вас в этой предзимней, сонной тишине. День был сероват, лес — лысоват, а все его сияние — под ногами шуршало, как фольга. Надеюсь, что завтрашний выходной будет добр к Вам, позволит погулять не вымокая и заставит пожалеть о тугриках, истраченных на сапоги. Только что этот мой прогноз подтвержден на радио. Вообще же радио, кроме парочки «бомб», в т. ч. китайской атомной, «поданной» слушателям весьма мимолетно и без комментариев, ничем не балует. Правда, сегодня передавали передовую «Правды» — где о бахвальстве, зазнайстве и прочем тому подобном. Но тут же включилась Калуга — так как у нас не приемник, а «точка», мы воленс-неволенс связаны с областным центром — и предложили нашему вниманию несколько историко-революционных песен в исполнении хора пенсионеров Козельского района и литературно-музыкальный художественный монтаж «Могила неизвестного солдата». Я соскучилась и пошла перетаскивать навоз с места на место. А. А. писала, что английская опера [927]— не шедевр мироздания, и я ей охотно верю. Так что не огорчайтесь, что на нынешнюю Вашу долю выпадает мало культурных развлечений. Еще все впереди. А пока что долбите Утю по поверхности : нырянье вглубь за сокровищами затонувшего корабля «до добра» не доведет: Ваши открытия повычеркивают, только и всего. Мне кажется, вглубь стоит — за стоющим, а Иосиф Уткин не такой уж стоющий. Впрочем, куда как легко давать такие дешевые советы! Поговорим обо всем при встрече… Думаю, что неплохо бы набросок статьи показать кому-нибудь, дельному и верному, а уж потом, если хотите, Орлову. Не надо, чтобы он чувствовал Вас в чем-то от него зависимой — соблюдайте дистанцию! Вместе с тем, квалифицированная консультация необходима, только, кажется, мне не Орловская, по крайней мере в первой стадии статьи. Как папина рука? Вы покупайте ему побольше фруктов, следите за этим; каждый нарыв показывает на неважное состояние крови, малокровие. Целую Вас, сердечный привет родителям.

Спасибо за «4 книжечки». Так уж и быть, заберите из их числа одну, а мне — 3, ладно?

Получила письмо от Людмилиной мамы — очень сбивчивое, из которого можно заключить, что Карл совсем смылся, и, кажется, к обоюдному облегчению [928].

Милая Анечка, письмо Ваше получила, за которое благодарю. Еще кланяется Вам Шуша… и т. д. Да, как ни смешно, «проблема написания» Вашего Ути и моего не-Ути приблизительно одна и та же; мне, учитывая его семью, друзей и не — приходится создавать некий вегетарианский вариант этого великого бабника, циника, непримиренца и добряка перед Всевышним — а это скучно и неправда. Его великолепное уважение ко мне (а он меня любил — хотя тут именно и уместно вставить «очень») — тем и дорого, что исходило оно от неуемного бабника; его отзывчивость исходила от циника (цинизм шел от доброты; над дочерьми [929]он дрожал, провожая их в самостоятельную жизнь, именно потому, что на его мужском счету была не одна такая девочка, только чья-то, чужая; пиша (?) о нем взаправду, как было бы не сказать взвправду о жене, о Маргарите, о Юле [930], про оттенки его отношения к ним, к каждой, о любви его к каждой, хотя бы из этих трех? А должна писать добродетельный вариант; скука и неправда.

Вам с Утей легче — он все же чужой; а мне Казакевич был действительно очень близок («душой», как писал Пастернак на фотографии!) [931]и очень мила была мне его противоречивость, разносторонность, великая грешность и… несгибаемая праведность!

Писать Вам буду, коли захотите, открытки, так как письма съедают массу времени, даже такие корявые, скоро (после праздников), Бог даст, увидимся, обо всем поговорим «живым голосом», как говорят французы.

Что могу сказать по поводу Вашего письма? (Вы меня спрашиваете). А чем оно отличается от других, именно это? Разве что в нем чувствуется некоторая, pardon, «нервозность»… Но это от переутомления. Очень правильно делаете, что выезжаете на воздушок, дышите, собираете последние маслята. Не надо думать «о времени и о себе» [932], тем более не зная ни себя, ни времени. Вернее — себя во времени.