Валерий Безручко-Надион - Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами

Затем подходил к большому допотопному умывальнику, заполненному до краев горячей водой, под которым стояла табуретка с тазом. Долго намыливал крупные, со вздутыми венами, в пятнах мазута, руки большим куском простого мыла, наливал полные ладони воды и обрушивал этот водопад на макушку головы, лицо, шею. При этом издавал звуки набирающего высоту самолета.

Затем тщательно вытирался грубым большим полотенцем. Бабушка подавала ему чистую рубаху, он поднимался на крыльцо, доставал из кармана расчёску и перед маленьким, пожелтевшим от старости, зеркалом долго причесывал оставшиеся седые волосенки. Детская память сохранила все тщательно. Я понял, откуда в то утро прокралась ко мне грусть. Мне было жаль деда, он очень уставал. Но об уходе на пенсию даже слышать не хотел. Он был единственным кормильцем в семье. На тетю Наташу надежды было мало, она больше не работала, чем работала. Говорили — не везет. Сейчас она пела в хоре филармонии. Муж у неё был временный, приходящий, мне жутко не нравился, денег не давал, время от времени появлялся, напивался, ночевал и опять пропадал на месяц. Тетя Наташа ждала очередного ребенка. Вот почему деду нельзя было не работать — он тянул семью. «Видно жизнь еще не все соки выпила из него» — так говорила бабушка, и я думал над ее словами. Все эти грустные мысли как появились, так и исчезли.

Наконец выглянуло солнце и трава, и листья в садах покрылись серебряными бусинками росы.

Мне опять захотелось взлететь с корзинкой в руках и оказаться сразу на рынке, я черпал ею воздух, размахивал, как мог. Сзади бабушка и Валерка смеялись. Бабушка сказала:

— Придется из старых простыней сшить тебе парашют, у нас на корзинках-то не летают.

— А в Москве, говорят, только на корзинах и летают, — съязвил малой.

И снова хохот. Валерка даже за животик схватился. Не стал я им объяснять, что так я выражал свой восторг просыпающимся утром, а строгим голосом сказал:

— Вы весь рынок просмеетесь.

По большой разъезженной поперечной дороге уже двигались вереницей повозки, запряженные одной-двумя лошадками, полные арбузов, овощей, фруктов, мяса, рыбы и прочей снеди. Повозки сопровождали стаи собак, как бы охраняющие столь ценный груз. И по всем дорогам, тропкам, как ручейки в реку, стекались к базару хозяйки с корзинами, торопящиеся к разгрузке телег. Прилавки, прилавки, прилавки, — уже занятые, еще не занятые…Территория огромная. Базар набирал дыхание, разбухал, втягивая в себя все новые повозки, лошадей, коров, свиней и всех тех, кто за этим пришел. Потеряться здесь было — раз плюнуть. Нужно было либо держаться друг за друга, либо договориться о встрече в определенном месте. Мы договорились с бабушкой о встрече на площадке лошадей и время от времени появляться у рыбы и мяса. Как нас с Валеркой нельзя было оторвать от лошадиной торговли, так бабушку невозможно было увести от мяса и рыбы. Кормить она нас сегодня планировала: на первое — настоящим украинским борщом и на второе, по моему заказу, нас ждал днепровский судак. В общем, «жратва» не для слабых. К слабым, конечно, относили меня — пельмени, молоко, кефир, жареная картошка, — словом, московский рацион разительно отличался и качеством и количеством от украинского. Подобный пир мог быть только по большим праздникам, рядовые же трудовые будни были намного суровее и беднее. Повторяю, что такие умозаключения сделал двенадцатилетний мальчишка путем тщательных наблюдений и исследований. Поэтому, где вкусней кормят — в Днепропетровске или в Москве — оставался вопросом чисто риторическим.

Итак, мы торчали на лошадиной площади и совершенно забыли о бабушке. По-моему, она нас тоже не слишком часто вспоминала, так как, сторговав огромного судака, она приблизилась к мясному ряду, передвигая корзину по прилавку и положив руки на рыбину. О характере бабушки я напишу отдельно, сейчас она только взглянула на нас:

— Может, присмотрите за рыбой, хлопчики?

Я вернулся к лошадям. Меня волновал запах лошади, сбруи, подстилки, сена. Я внимательно следил, как один хохол покупал у другого молодого жеребца. Осматривал зубы, копыта.

— О це дуже добрий конь, сильный незлобивый, работяга що надо.

— Ну, за двести отдашь?

— Та ты що? — возмущался хозяин, — мне тут старый цыган все пятьсот за него дает. Тильки не желаю я цыгану продавать.

Так и не узнал я конца этой торговли, прибежал малой и сказал, что зовет бабушка. Мясо было куплено. Овощи, абрикосы, вишни продавались не килограммами, а ведрами. По два-три рубля за ведро. Бабушка прикрыла корзины марлей от мух, и мы двинулись домой. Корзины были тяжеленные. Солнце в самом зените. Летать на корзине мне уже не хотелось.