Валерий Безручко-Надион - Родина далекая и близкая. Моя встреча с бандеровцами

На следующий день я был приглашен к самому Главе городского совета, который, поднимаясь из-за стола, пожал мне руку и сказал:

— Рад приветствовать вас в нашем городе и страшно огорчен вчерашним срывом концерта. Я приношу извинения и за себя и за весь город. Уверяю вас, все виновные понесут наказание. Я буду краток, так как очень спешу на киевский поезд и в качестве извинения хочу предложить вам интереснейшую поездку в горы. Можно сказать, что в самое сердце Карпат. Вы ведь, как мне доложили, никогда не были в наших местах? А в горы, вообще редко кто попадает, таким образом, мы совместим приятное с полезным. Это будет не только приятный туризм, но и ваша концертная работа. В горах трудятся несколько бригад лесорубов, там даже оборудованы их небольшие лагеря с гостевыми домиками…

Меня мучил вопрос, не повторится ли…?

— Нет, нет, — предугадал мою мысль собеседник, — там трудятся в основном русские работяги, а во-вторых, мы примем нужные меры: подготовим народ, — пояснил он. — За последнее время у нас появились небольшие группы так называемых «бандеровских боевиков», но мы держим их под контролем. Сейчас в горах замечательная пора, нехоженые тропы, полно грибов, увидите, как олени сбрасывают рога, можете нарваться и на медведя. Машинист будет вам охранником и охотником, в горных речках половите форель. Ну, уговорил?

И на прощанье, довольный собой, что уладил скандал, протянул мне руку.

— Иностранцы рвутся в горы, большие доллары платят, в очередь выстроились, а вам повезло, такой случай представился, — приговаривал он до двери кабинета — сегодня я свяжусь с карпатской веткой, дам команду, чтоб встречали московских гостей.

Я шел из ратуши и думал, как он ловко закруглил разговор, не затронув темы бандеровских отрядов, которые как мне рассказывали, уже имели свои лагеря, что с пьедестала сбросили танк Т-34 и истребитель МИГ-15, который поднялся в воздух в первый раз как раз с местного аэродрома. Кстати, вместо МИГА водрузили памятник Степану Бандере. А в витрине каждого магазина висел его портрет. Конечно, гораздо приятней говорить о прелестях Карпатских гор и возрастающем наплыве интуристов. Кстати, шел только 1979 год и о предстоящем будущем Украины никто не мог догадываться. Слишком крепким и нерушимым выглядел Советский Союз.

Ох, рано я увел тебя, читатель, в девяностые. Не отпускает меня детство, стучит молоточком в мою память, просится назад, знать осталось еще нечто, о чем не рассказано. «Поздно вспомнил, — говорит детство, — так рассказывай сейчас».

По протоптанной тропинке Далекой улицы, мимо белых хат и густых садов, шли отовариваться на Озерку (большой базар) — бабушка, тяжело передвигая ноги, и ее двое внуков. У каждого в руках были большие плетеные корзины. День, как всегда, обещал быть жарким, солнце только чуть-чуть прищурилось и оглядело землю, как бы раздумывая, — «Пора ли вставать или еще понежиться за краешком земли?». Сделать массовый выход на Озерку решили еще вчера, когда дед вернулся с работы, и приурочен он был к приезду старшего внука, то есть меня. Заметно светлело небо, солнце кажется приоткрыло второй глаз, просыпались птицы, после жаркой томной ночи задышал ветерок и ласкал ноздри запахом греющейся земли.

Мне бы хотелось подпрыгнуть и улететь туда, прямо в рассвет, не выпуская из рук корзинки, которая наполнилась бы утренним ветерком и несла, несла… Какая-то детская радость переполняла меня. Но к ней примешивалась грусть. Это была грусть, в которой были и радость и любовь. Я понял, отчего она появлялась. Не могу забыть каждый вечер возвращения деда с работы. В шесть часов открывалась калитка, входил дедушка, а за калиткой его уже ждал я. Дед, стараясь не испачкать, целовал меня в голову:

— Це якый парубок объявился в моей хате? Усі целы — здоровы? Ступай, милый, не попачкайся об мене.

А я уже сидел на ступеньке крыльца. Сначала дед проходил весь двор, шаркая ногами и тяжело дышал, (я говорил, что у него были больные ноги и слабое сердце, а участвовал он еще в первой мировой войне, в чине унтер-офицера). И было ему далеко за семьдесят, а может восемьдесят. Такие вопросы в двенадцать не возникают.

К врачам он не ходил никогда. Подобный распорядок был частью его жизни. Сейчас начинался обряд помывки. Первое дело — он снимал с головы помятый, в жирных пятнах, картуз и вешал его на свой гвоздь, прибитый на крылечке. Затем снимал с себя грязную рабочую тужурку и серую выцветшую майку.