Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Наученный горьким опытом встреч со Шкловским, да и той же Лилей Брик, я сразу предупредил Каверина:

— Наш гость, Анджело Мариа Рипеллино, говорит по-русски воистину превосходно. Так что я оставляю вас одних, а сам пойду посижу в кафе. Когда кончите беседу, меня позовете. — Встал и хотел уйти.

— Подождите, — остановил он меня. — Не лучше ли нам пока побеседовать втроем? Ну, а там посмотрим.

Я мгновенно понял, в чем меня Каверин подозревает. Боится, что работаю я на две конторы сразу.

— Хорошо, я с вами посижу, но, поверьте, это лишнее, — сказал я.

Разговор у них шел о «Серапионовых братьях», литературной группе начала двадцатых годов, в которой Каверин вместе с Зощенко и Лунцем играл далеко не последнюю роль. Вениамин Александрович сказал, что, хоть ее потом называли в печати и аполитичной и мещанской, она оказала немалое влияние на развитие русской советской литературы. И он испытующе поглядел на меня. Улыбнувшись, я ответил, что считаю Зощенко поистине гениальным сатириком.

Через полчаса примерно Каверин сказал мне ласково:

— Лев Александрович, я все понял. Раз вы такой… необычный, то и в самом деле можете кофе попить да бутерброд съесть, а я вас потом сам позову.

Что он спустя еще час и сделал, придя в кафе.

Любопытной была и встреча с главным режиссером Театра сатиры Валентином Плучеком. Особенно поразил меня его рассказ о внезапно открывшемся ему при первой встрече с режиссером Питером Бруком их удивительном творческом родстве. А затем из разговора выяснилось, что они двоюродные братья. Вот и не верь после этого интуиции!

Но меня неотвязно жгло сомнение — какова моя при этих беседах роль? Явно самая что ни на есть идиотская. Сдуру взял и поделился своими мучительными раздумьями с Жорой Брейтбурдом… И получил от него нагоняй в лучших бюрократических традициях тех времен.

— Взялись работать, так работайте, а не мудрствуйте лукаво, — сердито выговаривал мне Жора. — Мало ли какие у Рипеллино могут возникнуть проблемы в чужом, незнакомом городе, да еще в такой громадине, как Москва.

Проблема у Анджело вскоре и впрямь возникла, притом деликатная.

Остановился он в гостинице «Украина» и там познакомился с грациозной, белокурой девушкой по имени Валентина, работавшей в бюро информации. Из Союза писателей за нами регулярно присылали машину с шофером, и тот возил нас по городу и на официальные встречи. Во время одной из таких туристских поездок Анджело вдруг наклонился ко мне — оба мы сидели на заднем сиденье — и сказал жарким шепотком:

— Лев, попроси его остановиться у метро «Маяковская». Там мне Валечка назначила свидание.

Я попросил шофера, и он притормозил неподалеку от станции метро, где мы с Анджело и расстались. Договорились встретиться утром в гостинице «Украина».

А на другой день Анджело радостно сообщил мне, что Валя пригласила его к себе домой на Петровку, где она жила в однокомнатной квартире.

— Какая она смелая, Валечка моя! — восхищался он. — И сколько в ней чистоты и благородства. Ведь она ничего от меня не требует и ни на что не надеется. Я же ей сразу сказал, что женат и у меня двое детей.

«Чересчур смелая», — подумалось мне, но подозрений своих я Анджело, понятно, не высказал — пусть себе наслаждается жизнью.

Три года спустя я случайно узнал, что органы Валечке все эти свидания и с Рипеллино, и с японским бизнесменом очень даже хорошо оплачивали.

Но и при новой встрече с Рипеллино в Москве ни словом о том не обмолвился — зачем портить ему кровь.

Словом, вернулся Анджело в Италию помолодевший лет на десять, мечтательно-счастливый и полный грандиозных планов и надежд еще раз побывать в Москве.

Приобрел благодаря Анджело надежного друга и я, не женщину, а мужчину, чудесного поэта по имени Борис Абрамович Слуцкий.

Именно Рипеллино я обязан знакомству и дружбе с Борисом Абрамовичем Слуцким, в обычной жизни человеком очень замкнутым и неразговорчивым. Но Рипеллино был первым, кто перевел и опубликовал в родной Италии целый сборник стихотворений Слуцкого. И с ним Борис Абрамович с первой встречи был предельно откровенным и раскованным.

Состоялась же эта встреча в январе пятьдесят седьмого года в ресторане гостиницы «Метрополь».

Рипеллино сразу, что называется, взял быка за рога и заговорил о традиции и новаторстве в послевоенной советской поэзии. Сам он особенно любил и цитировал наизусть в подлиннике множество стихов Вознесенского и Евтушенко.