Лев Вершинин - О знаменитостях, и не только…

Довоенные переводы его романов «Семья Маловодья» и «Мастро дон Джезуальдо» к тому времени прочно забылись. У нас широкий читатель знал этого замечательного сицилийского писателя лишь по опере Джакомо Пуччини «Сельская честь», да и то если интересовался, кто написал к ней либретто. Так что мне предстояло возродить Вергу-писателя.

Сейчас, перечитывая свое предисловие к сборнику новелл Верги, я испытываю чувство глухого недовольства собой. Бесспорно, Верга и разоблачал сицилийских нуворишей, и высмеивал жадность, а порой и жестокость островных латифундистов, но разве в этом основная ценность его произведений? А где же извечные проблемы жизни и смерти, любви и ненависти, зоркая ирония старого аристократа, вовсе не склонного идеализировать и самих крестьян?!

К счастью, сам Джованни Верга своими произведениями начисто опровергает любые искусственные построения и догмы. Его огромный талант не нуждается ни в каких пояснениях. О чем мне и сказал Анджело Мариа Рипеллино, когда мы с ним впервые встретились в зимней, завьюженной Москве.

Здесь уж никак не обойтись без рассказа о Георгии Самсоновиче Брейтбурде, возглавлявшем тогда итальянское отделение иностранной комиссии при Союзе писателей СССР.

Странным, противоречивым до крайности был этот низенький, грузный человечек с узкими, острыми глазками.

Полный самомнения и самоедства, горделивый, а чаще угодливый, он сыграл немалую роль в развитии итальянско-советских литературных связей. Знаток русской и западной поэзии, обожавший Ахматову, Цветаеву, Пастернака, Рильке, он публично на собраниях поносил того же Пастернака и клеймил позором Ахматову. Но об этом я узнал лишь годы спустя. А пока, в 1956 году, он пришел ко мне домой и предложил поработать две недели переводчиком с известным итальянским славистом профессором Рипеллино, гостем Союза писателей. Изрядно изголодавшийся по итальянской речи, я с радостью согласился. Поди догадайся, что позже эта встреча с живым итальянцем обернется для меня крупными неприятностями.

И вот мы стоим с Жорой Брейтбурдом на перроне Белорусского вокзала и ждем итальянского профессора. Наконец из вагона выходит совсем молодой, стройный мужчина, смуглолицый, высокий, черноволосый, и на чистейшем, без всякого акцента, русском языке с веселой улыбкой представляется:

— Анджело Мариа Рипеллино, грузин из Палермо. Славист по профессии и по призванию.

От растерянности я лепечу что-то нечленораздельное. Молнией обжигает мысль: «На кой дьявол ему переводчик, если он так хорошо говорит по-русски?»

Мое лицо — зеркало если не души, то уж моих чувств точно. Догадливый Жора Брейтбурд мигом улавливает причину моего смятения.

— Синьор Рипеллино впервые в Москве, да и вообще в нашей стране, и ему нужен скорее даже не переводчик, а гид, — с важным видом объясняет он.

— И то и другое, — уточняет Рипеллино. — Вы диалектику учили не по Гегелю, а я вот русский язык — по старым учебникам. Ну, и еще по вашим довоенным фильмам.

«А также по Маяковскому», — подумал я, поняв, что придется крепко попотеть с этим эрудитом из солнечной Сицилии. Ведь я уже знал, что передо мной автор многих эссе о русской и советской литературе, который познакомил Италию с Пастернаком.

Предусмотрительный Жора Брейтбурд заранее согласовал в иностранной комиссии всю программу пребывания Рипеллино в Москве. Первой в ней значилась поездка к Пастернаку, а затем — к Лиле Брик.

К Пастернаку мы в тот раз не попали, а вот встреча с Лилей Брик и ее мужем Василием Катаняном вскоре состоялась.

Дверь нам открыл Катанян, нестарый еще, но сутулый, с жеваным лицом и поредевшими волосами. С Рипеллино он сразу заговорил по-французски, барственно растягивая слова. И тут в коридор вышла стройная, длинноногая женщина средних лет с гладким, без единой морщины лицом. Была она в коротенькой до колен юбке и шерстяной блузке. Она приветствовала Рипеллино так непринужденно-фамильярно, словно они уже знали друг друга с раннего детства. Потом провела нас в кабинет, где в чудовищном беспорядке, на диване, столе и даже на полу, валялись книги, журналы и газеты. Жестом королевы предложила нам сесть и спросила, что мы будем пить — вино, коньяк, кофе или чай, а может, коньяк с кофе?

Внезапно зазвонил телефон.

— А, это Эльза, — пояснила Лиля Брик. — Простите, я сейчас.

Поудобнее уселась в кресло и, спросив у сестры о здоровье ее и Луи Арагона, завела долгий разговор о последних театральных и литературных новостях Москвы и Парижа. Потом пожаловалась, что норковая шуба до сих пор не прибыла, хотя прошел уже целый месяц. И попросила Эльзу Триоле вмешаться — ей и, главное, ее мужу это сподручнее. Ведь с Арагоном «они» будут разговаривать на цыпочках. Кто эти «они», Лиля Брик не уточнила.