Анатолий Маляр: Записки одессита. Часть вторая. Послеоккупационный период

Старенькая учительница так и не научилась «догонять», что такое ксивы, бабки, коры и прочие понятия. По нашим представлениям владела русским языком она слабо. Иногда мы слышали от нее рассказы о том, что империалисты всего мира хотят уничтожить наше прекрасное государство атомной бомбой и лишить нас счастливого детства. В качестве доказательств предъявлялись карикатуры Кукрыниксов — изображенные на них буржуи выглядели страшней немецких солдат. Они втыкали ножи в планету и криво ухмылялись.

Нас иногда водили на экскурсию в бомбоубежище, где на стенах висели противогазы и плакаты с изображением ядерного взрыва.

Если у кого-то возникали вопросы о том, зачем нам воевать с Америкой, в ход шел убойный аргумент: «Они там негров линчуют». После этого все сомнения исчезали. Мы точно знали, что чернокожие американцы — люди хорошие. Именно они нам щедро швыряли жевательную резинку совсем недавно.

В помещении бывшей румынской столовой открыли «красный уголок». Перед каким-то советским праздником хор молодых работниц швейной фабрики долго репетировал «Песню о Сталине». Пожилой руководитель художественного коллектива старательно следил, чтобы кто-то не «пустил петуха» в самый ответственный момент. За такой промах весь хор во главе со стареньким директором имел шанс продолжить совершенствование вокального мастерства далеко от Одессы…

Солистка хора, смуглая красавица, с очень серьезным видом выводила:

Так я слышал и запомнил. Кто-то из товарищей меня поправил: «Не боясь, а борясь». Я взорвался: «Подумай сам, — как можно бороться с песней?»

В один из весенних дней в школе произошло важное событие. После перемены в класс вошла директор школы Бумма Натановна, женщина полная и невысокая. За ней следовал мужчина крепкого телосложения, тоже не очень рослый. Директриса с обычным для нее пафосом представила нам нового учителя.

— Дети, с сегодняшнего дня вы будете изучать физику, а преподавать ее вам будет Арон Евсеевич.

Затем Бумма Натановна по-военному развернулась через левое плечо и вышла. Арон Евсеевич спокойно взял в руки мел и стал объяснять, зачем нужно знать физику. Тем временем Вова Будниченко готовил к запуску снаряд из жеваной бумаги, затем тщательно целился из рогатки в лоб Миши Рабиновича.

Как назло, в момент выстрела учитель обернулся от доски. Реакция Арона Евсеевича оказалась молниеносной — он с силой метнул в Буду мел, находившимся у него в руке, но промахнулся. Ответ Буды не заставил себя ждать. Он успел выкатить о удивления глаза, а рука уже бросала в учителя чернильницу-невыливайку. Меткость обоих участников этой дуэли значительно уступала быстроте их реакции. Вова тоже промазал, но в доску все же попал — на ней расплылась крупная размашистая клякса, а на полу блестели осколки керамический чернильницы.

В классе стало тихо как в морге. Арон Евсеевич, как ни в чем не бывало, вновь повернулся к доске, взял другой брусок мела и продолжил урок. Мы его зауважали, впрочем, и Вову тоже.

На большой перемене наши классы выстроили в школьном коридоре. Впереди шеренги учителей стояла Бумма Натановна. Она долго рассказывала о том, какими ленинцами-сталинцами нам предстоит стать прямо сейчас, сразу после этой перемены. Она почти закончила — финал речи прервал громкий стук барабанов. Кто-то сзади шеренги учителей несвоим голосом закричал: «К борьбе за дело Ленина-Сталина будьте готовы!» Школьники догадывались, что происходит. Нам на шеи повязывали принесенные из дому красные галстуки, мы кричали «Всегда готовы!», но не покидало чувство какой-то нереальности.

Опять застучали барабаны, и еще громче заскрипел горн. Под эти звуки, отдаленно напоминающие музыку, мы «с пионерским приветом» разошлись по классам.

Я чувствовал себя почти Павликом Морозовым, но судьба и Господь уберегли меня от соблазна кого-нибудь «заложить». Не успел я насладиться своим пионерством. Во время урока арифметики ко мне подошел учитель Иван Григорьевич и за какую-то шалость сорвал с меня красный галстук.

В статусе единственного октябренка среди пионеров была какая-то чарующая исключительность. Таким же изгоем, вероятно, чувствовал себя какой-нибудь крестьянин-единоличник, не принятый в колхоз или не пожелавший в него вступать. Я пересел на последнюю парту и стал рисовать карикатуры на учителей и учеников, отвечающих у доски. К этому положению вскоре привыкли все. Привык и я.