Анатолий Маляров - Сублимация

Мой сыщик смотрит мокрой курицей, значит, получил задание. Когда работа не предвидится, он разговорчив, самоуверен, может давать уроки криминалистики, всем своим видом убеждая, что перед вами Мэгрэ, Пуаро, в крайнем случае, один из признанных доморощенных детективов, только звездный час его впереди. Нужен случай. Когда же случай подворачивается, физиономия Игоря Корнеевича Мигалова обвисает, на глаза падает туман, и даже непредвзятому наблюдателю понятно, что в сыщики мой благоверный попал опрометью. А предвзятые коллеги знают, что устроил его на службу отец, некогда правивший спецгостиницей и выделявший на короткое время номера с услугами нужным и обязательным людям. Отец умер, однако сын к тому печальному времени успел пройти ступени от лаборанта, через оперативную группу, какой-то принудительный и не совсем по профилю факультет, и приблизиться к самостоятельной работе по расследованию несложных преступлений. Впрочем, сложных тоже: низкая зарплата, нехватка кадров – и Фома человек.

– Инга, поедешь со мной?

При ином расположении духа Мигалов не устоял бы перед прикорнувшей на диване молодой женой с неприкрытыми коленями и распущенными волосами. Пусть шутки ради, но похлопал бы пониже талии или потянулся бы за одним из летучих поцелуйчиков, которые я легко раздавала, только бы не приставал с большим.

– Что там? – спрашиваю, потягиваясь и отводя сонный взгляд.

– Убийство. Скорее всего… Нашли девушку в перелеске. Свежий труп… Я побывал там с фотографом… и…

Когда он говорит о деле, ничего определенного понять невозможно. Вызывают сомнения даже имена сотрудников. От профессионального невежества и душевного бессилия у этого плейбоя мутится в голове и требуется опора для тела. В благодарность за роскошный быт, нажитый ловкачом-отцом и предоставленный мне покладистым сыном, я часто подставляю свое женское плечо.

– В прошлый мой отпуск мы собирались в горы, – ворчу я для напоминания о моих нередких жертвах. – Да. А провели его в пригороде, развенчивая, а не понарошку, отмывая кооператоров.

Из моего тона он выбирает только нотки уступчивые:

– Нынешним летом отдохнем. К тетке съездим. Дел тут на три дня. Собственно, приглашаю тебя только на сегодня. Нужен взгляд со стороны, непрофессиональный…

Я знаю, что, упрекая, важно не пересолить – и заслуги не забудутся, потому спускаю ноги с дивана. Мигалов приободряется. Снимает с вешалки новый пиджак, рассовывает по карманам бумажник, расческу, клочки страничек из блокнота с набросками его глубоких мыслей. Натягивая узкое платье, я поглядываю через зеркало на супруга и в который раз думаю: баловень судьбы! До зрелого возраста его нянчил папочка, теперь живет на всем готовом. Сорочки, отутюженные мною, завтраки, ужины – тоже на мне, квартира, поддержка отношений с приятелями – по моему расписанию и общими стараниями. На службу Игорь Корнеевич ходит нехотя, отсиживает, изводя служебное время на мелочи томления. Изредка выполняет в течение недели то, что иному специалисту мало на день. Оставь его в чужом городе без опеки, не сообразит, куда ткнуться, чтобы не умереть с голоду, а уж завшивеет в три дня. Свеж и красив он, видимо, потому, что не растрачен.

– Вези, – пять минут спустя командую через плечо.

– С бензином туго. Тут два квартала, на квартиру к пострадавшему.

– Предупредил бы, не поднялась бы с дивана.

– Ну, раз уж поднялась.

На улице светло, тени густые, и прохожие тянутся к ним. Я еще не чувствую, но догадываюсь: припекает.

– Ты бы ввел в курс дела. Хотя бы в двух словах.

– Забил тревогу некий Юрий Гурьевич Опочин. Исчезла приемная дочь. Падчерица, по-русски, что ли.

Имя показалось мне знакомым, что-то из подсознания.

– Он кто?

– Середняк. Пару лет назад встречал его на телевидении, возглавлял режиссерскую группу. Забытый драматург. Поэт…

Я кокетливо загибаю пальчики:

– Зарплата едва на продуктовую корзинку. К сорока годам полная утрата идеалов, грешен прелюбодеянием…

– И повторным браком, – вставляет сыщик.

– Тем более, – совсем оживаю я. – Внешняя требовательность и солидность в манерах никак не согласуются с одиночеством и податливостью души.

– Погоди, не успеваю записывать, – разумеется, не вынимая вечного пера и записной книжки, на ходу язвит Мигалов.