Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

Для характеристики театральных вкусов Тургенева исключительно интересна проведенная им языковая параллель. Не найдя точного перевода немецкого слова Gedämpfter, Тургенев приводит его в скобках, а по-русски передает его как «выразительней». Очевидно, что перевод этот вызывающе неточен. Можно предположить, что Андрей Иванович находил актерскую манеру Померанцева более сдержанной, приглушенной, так сказать «демпфированной», и именно это делало ее в его глазах более «выразительной».

Через два дня Тургенев вновь смотрел в том же театре, также с Брокманом в главной роли, «Служебный долг» (Dienstpflicht) Августа Вильгельма Иффланда. Подобно Шиллеру и Лессингу, Иффланд был давней любовью Тургенева и как драматург и как актер. 6 декабря 1799 г. он записал в дневнике:

«Говорили много об Ифланде. Великий человек, во всякой роле он то, что должен быть. В Sonnenjungfrau [56]он настоящий первосвященник, а там какой-нибудь смешной управитель, он King Lear Шекспиров, он и Франц Моор и везде неподражаемый, единственный!

Как бы я желал видеть его Леаром, Первосвященником, управителем и Фр. Моором и везде. Возвращаясь, у меня родилось желание непременно перевести Verbrechen aus Ersucht [57]и посвятить ему. Я вообразил себе тихую, спокойную жизнь, которую бы я вел в Hambourg, напр(имер), или в Дрездене, или в Вене, и с каким бы тщанием в етой спокойной, мирной, приятной жизни исправлял я и приводил в совершенство труды свои.

И как бы мне после приятно было посвятить ему етот перевод в знак моего к нему сердечного почтения и любви.

За тот дух доброты, сердечной нравственности, привлекательности и великого человека, который виден в его сочинениях! И естьли б, наконец, я имел счастье быть знаком с ним лично, ходить к нему, проводить у него вечера, и заслужить от него отличие и любовь его» [58].

Особого внимания заслуживает безусловное предпочтение, которое Тургенев оказывает в «Венском журнале» Иффланду перед Коцебу, драматургом, которого он переводил и которым одно время также восхищался [59]. Теперь Тургенев воспринимает мелодрамы Коцебу как литературу, доступную «и самому необразованному человеку; между тем как Ифландова пиеса может быть не имела бы никакого успеха на нашем Московском театре». Впрочем, отношение Тургенева к Коцебу оставалось достаточно противоречивым: уезжая из Вены, он сетовал больше всего на то, что не увидит в венском театре Брокмана в драме Коцебу «Бедность и благородство души». Эта пьеса, пользовавшаяся огромным успехом в России [60], сохраняла для него свое обаяние. Позднее, в свой второй приезд в Вену, посмотрев «Несчастных» Коцебу, он писал:

«Коцебу скучен, утрирован, множество лиц, характеров, везде утомительное единообразие и все вышли из пределов натуральности, все утрированы до крайности. Но есть в нем un certes ne sais quoi, отчего будешь бранить его пиесу, но пойдешь смотреть ее и не в первой раз» [61].

Нет смысла подробно комментировать все венские впечатления Тургенева. Остановлюсь еще лишь на одном аспекте, связанном не столько с местопребыванием, сколько с личностью автора. Господствующей психологической краской, определяющей настроение двадцатилетнего создателя «Журнала», оказывается ностальгия. «И в самой горести нас может утешать / Воспоминание минувших дней блаженных», – цитирует он свою «Элегию», посвященную старшей сестре Екатерины Соковниной Варваре Михайловне, не выдержавшей тоски по покойному отцу и ушедшей из дому, чтобы найти убежище в монастыре. Тургенев закончил «Элегию» в мае 1802 г., вернувшись на время из Вены в Петербург, но на протяжении работы над ней, продолжавшейся около полутора лет, он знакомил с черновыми вариантами близких друзей [62].

Точно так же последняя запись в «Венском журнале» рассказывает о посещении Тургеневым посольской церкви, где служил Андрей Афанасьевич Самборский – живая легенда русской церкви, законоучитель императора Александра Павловича и его брата Константина Павловича [63]. Самборский приехал в Вену из Офена, предместья Будапешта, где он был настоятелем православной церкви и где годом раньше умерла при родах и была похоронена восемнадцатилетняя великая княгиня Александра Павловна, жена австрийского эрцгерцога Иосифа. Тургенев «долго долго смотрел на картину, представляющую (…) Александру Павловну – во гробе, особливо на мертвое лицо ее». Свои впечатления он выразил цитатой из «Новой Элоизы» Руссо об обреченности всего прекрасного на земле. Цитата эта была в то же время и автоцитатой: именно эти слова Руссо Тургенев использовал в качестве эпиграфа для своей «Элегии», посвященной Варваре Соковниной. Нет сомнения, что Жуковский и другие потенциальные читатели «журнала» могли без труда восстановить оба этих контекста.