Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

А в общем, время тогда было в Вене действительно тревожное. Когда бутафорские дипломаты нововременских интервьюеров измышляли невероятные планы группировки держав и соблазнительно предвкушали их последствия, а русская печать и общество как-то снисходительно благодушествовали и подтрунивали над бряцанием оружия австро-германских военных кругов, были заняты главным образом внутренней политикой: заполняли своими циркулярами и проектами столбцы газет Кассо, Маклаков и Щегловитов, а их идеолог Меньшиков – этот «interessanter Narr русской журналистики», как его окрестил проф. Иберсбергер, – искал погибели для России в инородческом засилье и изощрялся в вопросах, касающихся «жидов, мазепинцев и финляндцев», австро-германская печать тогда тоже была своего рода «Новым Временем», но не по отношению к своему народу, а для русских, России и ее агрессивной политики. Австро-германские правящие сферы энергично искали шпионов, вотировали все новые и новые военные законопроекты, а главное всеми силами старались подготовить общество и сроднить его с той мыслью, что война с Россией необходима и может начаться в каждый грядущий день.

Документ, который публикуется в этой статье, самым непосредственным образом связан для меня с памятью о Ларисе и биографически, и по своему содержанию. С тех пор как почти четверть века назад Лариса, по одновременным рекомендациям К. Азадовского и А. Осповата, взяла меня под свое покровительство, и до настоящего времени рукописи Андрея Тургенева составляли один из главных предметов моих занятий в пушкинодомском архиве. В 80-е годы большая часть сакраментального триста девятого фонда еще не была как следует описана, и его материалы выдавались только при условии, что номер единицы хранения был откуда-то заранее известен интересующемуся исследователю. Само собой разумеется, мои чаяния и вожделения простирались куда дальше нескольких дел, ссылки на которые уже были введены в оборот предшественниками, и Лариса со спокойной и самоотверженной щедростью, которая столь памятна тем, кто ее знал, в каждый мой приезд изыскивала возможность незаметно положить на мой стол маленькую черную тетрадку со служебной описью, откуда я мог списать заветные цифры. Дальше требования оформлялись уже вполне рутинным и законным образом. Как и многие другие поступки Ларисы, это было для нее довольно рискованным предприятием – когда моя первая «тургеневская» статья готовилась к печати [23] . Лариса строго-настрого запретила мне благодарить ее за помощь.

Надеюсь, что публикация документа, о самом существовании которого без ее помощи мне, скорее всего, не удалось бы узнать, будет хотя бы слабым знаком моей признательности за двадцать лет ее неизменной дружеской поддержки.

Основную часть рукописного наследия Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803) составляют его дневники [24], в которых отразились во многом новаторские для русской культуры практики психологической рефлексии и душевного самоанализа [25]. На фоне этих глубоко интимных документов его «журналы» – путевые заметки в письмах друзьям выглядят на первый взгляд более конвенционально и в целом вписываются в традицию, созданную «Письмами русского путешественника» Н. М. Карамзина. По-видимому, Тургенев ясно ощущал эту линию преемственности и слегка тяготился ею: «…это уж слишком по-Карамзински», – комментирует он в публикуемом тексте один из своих перифрастических оборотов. «Журналов» Тургенева сохранилось два, и оба они связаны с опытом его службы при русской миссии в Вене, куда Тургенев дважды ездил в качестве дипломатического курьера.

В первый раз Тургенев выехал из Петербурга 6 февраля 1802 г. [26]и прибыл в Вену 17 февраля (1 марта по европейскому календарю). Установить точную дату его отъезда из Вены не представляется возможным. Последняя запись «Журнала» («Укладывают мои вещи») датирована 23 февраля/9 марта, но эта дата явно ошибочна, поскольку 23 февраля по старому стилю соответствует не 9, а 7 марта европейского календаря. Цифры сойдутся, если предположить, что неизвестный переписчик рукописи прочитал дату: 25 февраля как 23. Во всяком случае, 14 марта по русскому календарю Тургенев записал в своем петербургском дневнике: «В один месяц съездил я в Вену» [27]. Можно предположить, что он прибыл в Петербург незадолго до этого, а значит должен был выехать из Вены в конце февраля – начале марта по старому стилю.