Екатерина Суровцева - Вена в русской мемуаристике. Сборник материалов

Глубоко оскорблённый полковник обратился ко мне:

– Слышали вы? скажите, что остаётся мне делать? – пустить себе пулю в лоб.

– По моему, погодите, нечего ещё стреляться вам. И другим приходилось страдать от царского гнева, а продолжают жить и процветать. Впрочем, признайтесь, полковник, что вам хоть и больно досталось, но не без всякой причины. Ваша батарея действительно не отличалась меткостью, которую позволено требовать от нарезных орудий.

– Совершенно справедливо, да не моя вина. Опыты над нарезными орудиями производили мы прусским порохом, к нему применились, а вчера вечером для сегодняшней пальбы мне отпустили русский порох; разница велика в силе того и другого пороха, нельзя сразу примениться. Хотел я государю сказать, но вы сами видели, как государь мне не дал слова выговорить. – Полковник махнул рукой – покончу, да и только!

Тем временем к нам подъехал красивый молодой человек, со звездой на уланском мундире, в котором я не замедлил узнать цесаревича-наследника, покойного Николая Александровича.

– А что? – обратился он ко мне, – плохо стреляет наша нарезная батарея!

– Точно так, ваше высочество; государь по этому поводу высказал батарейному командиру своё неудовольствие в таких прискорбных словах, что он только и думает застрелиться; а полковник между тем нимало не виноват.

– Как не виноват? Вина очевидна!

Я объяснил великому князю дело о порохе.

Выслушав меня, цесаревич подъехал к батарейному командиру, стал его утешать и обещал немедленно доложить государю императору, отчего батарея давала промахи. Цесаревич действительно исполнил своё обещание, и государь на другой же день, призвав несчастного полковника, загладил ошибочно ему нанесённую обиду.

Другой эпизод может служить примером, как некоторые господа понимают, и как далеко, совсем не к благу его, они распространяют свою преданность к царствующему лицу.

На другой день после артиллерийского учения было мне поручено наблюдать за общим ходом маневра и военному министру сообщать о замеченных мною тактических ошибках. Увидав, что несколько батальонов сомкнутыми колоннами атакуют лес, занятый противником, и, кроме того, останавливаются для пальбы в открытом поле, я указал на это обстоятельство генералу Сухозанету, заметив, что, по моему мнению, лес следует атаковать бегом, густою цепью, поддержанною сильными резервами, не теряя времени на бесполезную перестрелку, колоннам же идти лишь в третей линии, почему и считаю маневр ошибочным.

В это мгновение за моими плечами раздался картавый голос незаметно подъехавшего флигель-адъютанта А.

– Как вы только можете это говорить, когда сам император так приказал!

Генерал Сухозанет поморщился, а мне оставалось только умолкнуть.

Неведомо было мне, что сам император так приказал; но если бы я даже знал, то не стал бы говорить против своего убеждения. И цари могут ошибаться, а лестью прикрывать каждую их ошибку есть дело не преданности, а противного раболепства, наводящего их только на новые, государству и им самим одинаково вредные ошибки.

По установленной программе следовало государю и его гостям ещё три дня оставаться в Варшаве, как весть из Петербурга о смертельной болезни престарелой государыни Александры Фёдоровны положила конец их пребыванию. Октября 30 (нового стиля) мы собрались в Лазенковском дворце проводить государя, спешившего в Петербург, куда он поспел перед самой кончиной своей родительницы. Сам он накануне заболел простудой; в шубу закутанный, спустился с лестницы, собираясь сесть в карету, а тут, будто назло ему, от излишнего рвения, разбили стёкла в карете. Задержанный император сердился, князь М. Д. Горчаков суетился, придворный люд метался во все стороны, стекла же и стекольщика не знали, где отыскать. Наконец, после долгой задержки, дело было исправлено, государь уселся, и карета тронулась. Несколько часов спустя, уехали из Варшавы император австрийский и принц-регент прусский, впоследствии император германский. Я же, не знаю с чего, из этого съезда высочайших особ вынес два ордена. Пред своим отъездом император Франц-Иосиф мне прислал Железную Корону 2-й степени; месяц спустя, в Вену мне был прислан прусский орден Красного Орла той же степени.

Надел я новопожалованный орден и отправился к прусскому посланнику в Вене, барону Вертеру, просить его повергнуть к стопам его высочества принца-регента выражение моей глубочайшей благодарности за пожалованное мне отличие.