Анна Красноперко - Письма моей памяти

Ванда Иосифовна и ее муж Филипп Тимофеевич — погорельцы. У них ничего нет, ни вещей, ни еды. Помогает им продержаться сестра из деревни. Ванда Иосифовна время от времени привозит оттуда картошку, муку.

Броня, рискуя жизнью, приходит к Опариным. Те помогают им, чем могут. Во время первого погрома Броня с Леной прятались у них.

Опарины не раз сами были в гетто у Гольдманов. Однажды такой приход едва не стоил жизни Ванде Иосифовне.

Еще Гольдманов поддерживает их бывшая соседка, старая Луиза, с которой они жили до войны на Белорусской улице. Она немка, но ненавидит фашистов. Приходит туда, где работает колонна, увидит Броню, поговорит с охраной и незаметно передаст девочке узелок с едой.

Счастье, что есть такие добрые люди.

Убили Беллу Моисеевну, Элину маму. Около колючей проволоки. Она разговаривала со своими учениками.

Дети, невзирая на опасность, пришли повидаться с учительницей.

Большая, грузная, с глазами навыкате от базедовой болезни, она стояла возле проволоки с желтыми латками на одежде. А рядом — ее дети… По ту сторону проволоки — бывшие ученики: восьмиклассники Саша Миготин, Коля Малышка, Катя Иорина… Выстрел оборвал эту встречу.

Полицай отогнал ее воспитанников:

— И вы этого хотите?

Вот уже и Немига. Вижу, что у мальчика заплетаются ноги. Он падает. На мгновение мне кажется, что Миша умер. Эсэсовец бьет его ногами, заставляет подняться, держит пистолет у затылка.

Я не выдерживаю, что-то кричу. Слышу вокруг сплошной вопль.

И вдруг… выстрел. Миша лежит в луже крови.

Рядом валяется котелок, из которого вылилась баланда, и пунцовый, кровавого цвета помидор. Помидор для мамы…

Мирка из юденрата! Так мы зовем это чудовище Мирку Маркман, которая работает в каком-то заведении при юденрате. И откуда только берутся такие? С виду ничего себе, молодая, ловкая. А имя наводит ужас на старых и малых.

Я была в соседнем доме, когда она пришла туда с обыском.

— Золото отдавайте! Золото! Для кого прячете?

— А ты для кого стараешься? — спросил у нее старый столяр Сендор Горелик. — Не выслужишься… Все равно там будешь,— и он ткнул пальцем в землю.

Мирка злобно зыркнула на него. Старик горестно покачал головой.

Она все перевернула в шкафу, в кровати, пригрозила:

— Не скроете… найдем…

Стыдно, как стыдно за таких…

Тяжко на Душе. Мама снова ходила в город… Такой риск! Ищет связи, чтобы вырваться из этого пекла, добывает кое-какой харч. Мы еле дождались ее.

— Я уже не боюсь за себя,— говорит она. — Выхожу, срываю латки, и сразу становится легче.

У нас одна надежда на мамины светлые глаза. Немцы думают, что у всех евреев глаза черные… Но полицаи…

Сегодня мама очень грустная. Она ходила к своей довоенной знакомой, медсестре Людмиле Андреевне, с которой работала вместе долгие годы. Та живет на Пулихова в своем доме, имеет огород. Дорогой мама никого из знакомых не встретила, хотя могла и встретить. Это тот район, в котором мы жили до войны. Подгорный переулок, Красноармейская совсем недалеко от Пулихова.

Мама постучалась. На пороге стояла сама Людмила Андреевна. Она поглядела и молча закрыла двери.

— А я так хотела,— рассказывала мама,— чтоб они поженились с братом нашего папы, который жил в Ленинграде.

Концевой, наверно, лет сорок пять, пятьдесят. Невысокая, грузная, с седой головой, с внимательными серыми глазами.

Клара Ефимовна — врач-гинеколог. В гетто она без работы.

Как и мы, Клара Ефимовна — чернорабочая фирмы «Готце — Лейман», (Готце и Лейман — хозяева фирмы). Плетей Концевой достается больше, потому что она слабая, немощная.

В городе ее знают. Бывает, если нет поблизости патруля, к проволоке подходят женщины и просят позвать доктора Концевую или передать ей что-нибудь. Это ее довоенные пациентки — роженицы. Рискуя жизнью, они приходят сюда, чтобы помочь доброму человеку.

Находят ее и там, где мы работаем, на Свердлова. Немцы называют эту улицу по-своему — Siegesstraße.

Мы удивились, что на этот раз к ней подошел мужчина. Видим его встревоженное лицо. Он что-то говорит Концевой, по-видимому, просит о чем-то… Клара Ефимовна что-то тихо шепчет. Мужчина исчезает…

Концевая приближается к нам.

— Девочки, я должна идти, надо помочь его дочке — ей плохо. Это мои друзья…

— А если вас спросят?

— Я должна идти…

Молча смотрим, как скрывается она в развалинах за нашей уборной. Слава богу, этого никто не заметил…