Анна Красноперко - Письма моей памяти

Отец Нилы коммунист. До этого я не знала, удалось ли им эвакуироваться. Значит, нет.

Радостно обнялись. Я с проклятым клеймом — желтыми заплатами. Это опасно для Нилы.

— Где ты? Где твои?

— Мы уже не в Минске,— отвечает она. — Здесь небезопасно для папы. Многие его знают… А как твои? Что будете делать? Не оборачивайся… Сзади немец…

Нила говорит быстро, торопливо:

— На всякий случай запомни: мы пока в Волме, на Могилевском шоссе.

Поспешно прощаемся.

— Помни, на Могилевском шоссе!. .

Гаттенбах — это фамилия одного из комендантов гетто. У нас его называют «хозяином». Хозяином гетто. Квадратная фигура в зеленой шинели. Квадратное красное лицо.

Как только его машина останавливается на территории гетто, мы уже знаем, с его приездом начнутся облавы.

Вот почему так затаилось, притихло гетто, когда в последний день февраля машина Гаттенбаха остановилась на Юбилейной возле юденрата. Слух об этом разнесся молниеносно.

Гаттенбах сказал в юденрате:

— Пять тысяч душ! На спецработы… .

Некоторые думают, что немцам и в самом деле понадобилось столько людей на какие-то спецработы.

Люди осторожно начинают действовать, копают что-то вроде укрытий, тайников. Днем и ночью. В самых разных местах: в погребах, под печками. Сносят туда еду, запасаются водой.

Наше убежище в обычном погребе. Вход в него замаскирован.

Два предыдущих погрома — седьмого и двадцатого ноября 1941 года — начинались на рассвете.

Первое марта проходит спокойно. В ночь на второе не спим. Сидим у окон. Наиболее отчаянные выходят на улицу, прислушиваются, расспрашивают друг друга. Как обычно, у колючей проволоки прохаживаются немцы, полицаи. Может, пронесет?

Время идти в колонну, на работу. Напряжение спадает. Появляется надежда…

Часов в двенадцать на Свердлова прибежали мои подружки — белоруски Ната и Нина.

— Не ходите в гетто. Там погром!

Сразу вспоминаю приезд Гаттенбаха в юденрат! Его слова: «Пять тысяч душ!» Вот почему столько колонн не выпустили сегодня на работу в город. Нашей колонне посчастливилось — она одной из первых вышла за пределы гетто. А мама с Инночкой там…

— Я побегу туда.

— Куда побежишь? — останавливают девочки. — И им не поможешь, и себя погубишь…

Ната и Нина печальные стоят рядом. Чем они могут мне помочь? Взять к себе — опасно.

Стоим и плачем.

— Ася жива? — спрашивает Ната.

— Ага, только очень больная… У нее припадки с той поры, как немец ударил плетью по голове. Ей сегодня худо… Идите домой… Спасибо…

Ноги стали непослушными. Плетусь долго-долго. Ася сидит на приступках лестницы, закрыв глаза. Ей плохо.

Тяжко говорить про новость, с которой пришли Ната и Нина. У Аси в гетто осталась мама. Отец погиб в первые же дни во время облавы. Родители Аси — юристы. Семья Воробейчиков была очень уважаема в городе.

Я всем рассказываю про страшную новость. Может, люди разбегутся? Может, у знакомых спрячутся? Хотя куда бежать?

Подхожу к Эдит и Линде.

— In Getto eine Aktion! [22] — В гетто погром. — говорю я.

— Aber in Sondergetto dasselbe? [23] — А в эондергетто тоже? — спрашивает Линда. .

Я умоляюще смотрю на Эдит.

— Man muß Otto sagen. Ins Getto darf man nicht gehen. Alle werden erschossen [24] — Нужно сказать Отто. В гетто нельзя идти. Всех перебьют. …

Попросить Отто? Что он может сделать, особенно теперь, когда Лейман вернулся из Германии?

Эдит молчит…

Я уже не беспокоюсь о себе. Мои мысли только о маме с Инной. Представляю себе, как они забираются в тайник, как сидят там, измученные, перепуганные. А может, их уже нет?

Время, кажется, остановилось, не движется. Боюсь спросить: а вдруг уже закончился рабочий день и нас вот-вот поведут туда, в гетто?

Никто не бежит, не пытается скрыться в городе. Да и куда бежать без паспорта.

Эдит объясняет, что Лейман из Германии еще не приехал. Но есть ли надежда? Что может сделать Отто?

В пять часов Отто объявляет, что колонна в город не идет… Вечером он принес нам хлеб.

Ночь проводим в подвале…

Утро 3 марта.

Работаем, таскаем тачки. Как там мои? Может быть, их уже нет? У Аси снова приступ эпилепсии. Отто освободил ее от работы. Сидит, бедненькая, на ступеньках лестницы, думает о своей маме…

Я таскаю тачки с Юлей Горфинкель. У нее уже нет родителей, их убили.

От усталости едва переставляем ноги.

Отто то и дело переговаривается о чем-то с Эдит. Мы просто молимся на него. На свой страх и риск он не пустил колонну в гетто.