Дэвид Линч - Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

Дорин Смолл была важной частью создания «Головы-ластика», она проделала колоссальную работу. Однако я никогда никого не заставлял. Люди говорили что-то вроде: «Дэвид заставил меня учиться трансцендентальной медитации», – но нельзя же заставлять людей делать такое. Это вопрос их собственного желания.

Алан Сплет рассказал мне о человеке по имени Джеймс Фаррелл, который жил в маленьком домике в Силвер Лейк, где парковкой служил клочок грязи. Я отправился к Джеймсу – астрологу и медиуму (и наверняка не только). Он был особенным медиумом и устраивал магические сеансы – читал гороскопы. Ты приходил к нему, здоровался с его женой, она выходила, и он начинал сеанс. У меня не было денег, но я навещал его множество раз, потому что стоимость была весьма разумной – в те времена все было разумным.

Много лет спустя, во время работы над «Дюной» я захотел поговорить с ним. Он переехал в многоквартирный дом в Сенчери Сити. Он открыл дверь, оказалось, что он сильно изменился, чуть ли не парил над землей. И вот он сказал: «Дэвид, я стал геем!». Он был так счастлив быть геем и избавиться от кучи проблем. Я сказал на это «Хорошо», – и он прочитал мне гороскоп. Я задал вопрос о девушках, с которыми встречался, и он сказал: «Дэвид, они знают друг о друге». Имелось в виду, что девушки что-то знали в общих чертах, но какая-то часть внутри них знала гораздо больше, и это показалось мне логичным. Девушки во многих планах более продвинуты, потому что они матери, и это материнское чувство крайне важно. Махариши сказал, что для детей матери в десять раз важнее отцов. Если бы женщины правили миром, то, думаю, мир бы настал гораздо скорее.

Лет через пять после той встречи я разговаривал с Марком Фростом за столиком «Дю-пар’c» на бульваре Вентура. Люди заходили и проходили мимо, и в какой-то момент кто-то прошел мимо нас с женщиной. Краем глаза я уловил брюки какого-то парня, оранжево-розовый свитер и коричневато-розовое лицо. Говорю я с Марком, и тут раздается звук рассыпавшихся монет. Я обернулся в тот самый момент, когда обернулся он, и сказал: «Джеймс?», а он ответил: «Дэвид?». Я подошел к нему, и мы поговорили. Что-то было в нем странное. Его кожа имела красно-оранжевый оттенок. Позже я узнал, что Джеймс умер от СПИДа. Он был блестящим астрологом и очень хорошим человеком.

Я включал записи Вагнера – «Тангейзер» и «Тристан и Изольда» в конюшне, и мы с Джеком слушали их на закате перед наступлением темноты и началом наших съемок. Я включал достаточно громко, а еще ставил «Лунную сонату» в исполнении Владимира Горовица. Мой бог, этот человек умел ее играть. Он играет медленно, и я слышал, что он обладает способностью нажимать клавишу пианино с разной степенью интенсивности – и этих степеней сотня: от тихой нотки до ноты, выбивающей окно. Когда он играет, проступает его душа. А Бетховен написал эту вещь будучи глухим! Поразительно. Капитан Бифхарт был поистине великим музыкантом, я тогда постоянно слушал его альбом «Trout Mask Replica». Люди подтягивались на конюшню часам к шести, и пока мы ждали, Джек и я сидели в столовой и крутили музыку. Мы располагались в лучшей части Беверли-Хиллз. Мы сидели и смотрели на лес и на то, как угасает солнце, курили сигареты и слушали музыку на действительно высокой громкости.

В первый год работы над фильмом меня уносило прочь от дома, но это было не специально – я просто все время работал. Мы с Пегги всегда были друзьями, и в доме не возникало споров, ведь она тоже была художницей. Когда Дженнифер и я делали на ее день рождения скульптуру из грязи на обеденном столе, мы натащили несколько ведер грязи, и гора получилась как минимум метр в высоту и доходила до самых краев стола. Скольким женам понравится подобное в столовой? Только одной! Остальные бы с ума сошли! Они бы сказали, что я испортил стол. Но Пегги сошла с ума только от радости. Она изумительная девушка, и она позволила мне стать художником, но долгое время ей пришлось играть роль второго плана в моей жизни, и ей было грустно от этого. Тот период был для нее не лучшим.

Деньги закончились спустя год после начала съемок, и Герб ушел, но я понимаю, почему ему пришлось так поступить. Герб был очень интересным малым. Он был великолепным пилотом, потому что думал в трех измерениях, и не менее великолепным инженером-механиком. Однажды Герб сказал нам с Пегги: «У меня будет самолет. Хотите полететь со мной в пустыню на денек?». Мы сказали: «Еще бы!». Когда мы вернулись, уже темнело, и когда он заруливал на стоянку, он включил рацию и пожелал башне спокойной ночи. То, как он это сделал, заставило волосы на моей голове зашевелиться. У меня возникло чувство, что Герб – пилот в далеком космосе. Он так красиво сказал «Спокойной ночи», будто говорил это уже миллиард лет.