Михаил Лев - Длинные тени

О нравах, точнее своенравии западногерманского правосудия ходят легенды.

Не сосчитать, уж сколько раз оно удивляло мир своей исключительной способностью делать очевидное невероятным: брать под защиту и оправдывать отъявленных преступников…

Свежий пример тому — процесс в Хагене. Длился он долго. Рассматривалось дело бывшего обершарфюрера СС Карла Френцеля. Эсэсовский палач, орудовавший в нацистском лагере смерти Собибор на территории Польши, участвовал в убийстве по меньшей мере 150 тысяч заключенных. Известно, что всего в этом лагере в годы войны было уничтожено свыше четверти миллиона узников.

В 1966 году Френцель был приговорен к пожизненному заключению, но через четырнадцать лет добился пересмотра своего дела и вышел на свободу. Суд в Хагене затянул разбирательство на пять лет и вот недавно вынес свой вердикт: признав Френцеля виновным в совершенных злодеяниях, он тем не менее… освободил военного преступника от наказания, «приняв во внимание его возраст».

Это очередная иллюстрация к вопросу о том, к кому западногерманская Фемида добра, а к кому нет.

«Нашему дорогому, сердечному другу Александру Печерскому и его семье. Долгой вам жизни и доброго здоровья!

Этими словами и не иначе велит мне Фейгеле начать письмо к тебе. Я пока повинуюсь ее указаниям. «Пока», но дальше моему перу не поспеть за потоком ее слов. Они у нее выстраиваются в таком порядке, будто она читает с листа. Фейгеле хочется, чтобы я подробно рассказал тебе обо всем, что произошло за последнее время.

И на этот раз приходится мне оправдываться за то, что так долго не писал. Отхлестать меня не грех, но не думай, что в круговерти жизни мы о тебе забываем. Это исключено! Я по горло увяз в делах, и так изо дня в день. И не только пациенты тому виной. Предстоящий свой отпуск мне придется провести не там, где мне хотелось бы, а снова в Латинской Америке. Ох, как нам не хватает Леона Гросса!

Подумать, как быстро бежит время. Почти сорок два года прошло со дня восстания, когда мы впервые не во сне, а наяву увидели, как палачи падают под ударами обреченных. Мне кажется, что только тот, кто пережил лагеря смерти, может в полной мере понять, какое мужество требовалось, чтобы оказать сопротивление и победить. Да, ты, Александр, тысячу раз прав. Пусть хоть раз в году — четырнадцатого октября, — но, пока мы живы, перекличка собиборовцев должна продолжаться. Мы обязаны дать о себе знать. Многие снова вынашивают идеи фашизма, а каждый из нас говорит от имени десятков тысяч жертв этой проказы.

Спасибо тебе за газетные вырезки. Я наконец наткнулся на человека, знающего русский язык, и он сделал для меня перевод всего текста. О том, что Хагенский окружной суд, занявшийся опять делом Френцеля, выезжал в Донецк, я знал из сообщений печати. Не выслушать показаний шести собиборовцев, граждан СССР, они на этот раз не могли. Ваших журналистов поразила несуразность вопросов, которые судьи вам задавали, и они отмечают, с каким достоинством вы, свидетели, на них отвечали. Мы здесь уже давно привыкли к тому, что искать логику и тем более объективность у большинства западногерманских судей — пустая затея.

Я не могу забыть, как вела себя на суде Эстер Рааб, давая показания против Бауэра, Гомерского и особенно Френцеля. Рейнч обрушил на нее такой шквал заковыристых вопросов, что ответить на них, даже если речь шла бы о событиях, происшедших только что, человек не в состоянии. Казалось, что вот-вот он потребует от нее письменного документа, заверенного подписью и печатью самого Штангля или хотя бы Вагнера и удостоверяющего злодеяния Френцеля. Рейнч был подчеркнуто спокоен, а Эстер Рааб с трудом удерживала клокотавшее в ней негодование, наконец она не выдержала и заявила ему: «Можете меня больше ни о чем не спрашивать, все равно я ничего вам не скажу. Все знают, что вы собой представляете. И, если один нацист защищает другого, я отвечать не стану».

Френцеля, будь он трижды проклят, мне не хотелось больше упоминать, но трудно удержаться, чтобы не поделиться с тобой еще одним эпизодом. Уже после того, как суд освободил Френцеля, один западногерманский журналист спросил у него: «Как могло случиться, что профессионалы, отобранные самим Гиммлером, допустили, чтобы осужденные восстали?» Палач на это ничего не ответил, и журналист решил прийти ему на «помощь» и поставил вопрос по-другому: «То, что осужденные стремились во что бы то ни стало выжить, само собой разумеется, но при такой власти и при таких средствах уничтожения, какими вы располагали, могла ли у них остаться хоть капля надежды на спасение?» При этих словах Френцель взмахнул палкой и с досадой произнес: «Этот вопрос вам бы лучше задать Печерскому».