Михаил Лев - Длинные тени

— Да, Карл, — спокойно отвечает Зигель. — Да, и вы можете об этом прочесть. Откройте этот журнал, и вы найдете в нем подробный отчет о конференции.

Френцель увидел свое имя, отодвинул журнал и гневно произнес:

— Опять Печерский. И на этот раз он метит в дирижеры.

Зигель не преминул съязвить:

— Между нами говоря, оркестр для него создали вы сами. Да, да: не будь восстания, ему не пришлось бы рассказывать о Собиборе.

— Создал не я, — стал оправдываться Френцель, — а сам он и его подручные. Теперь я понимаю, почему меня спросили, согласен ли я снова посетить Собибор или съездить в Ростов.

— Ничего вы не поняли. Никто не вправе принудить вас.

— Вы же от меня требуете, чтобы я встретился с одним из тех, кто был в Собиборе. Сейчас вы мне скажете, что с Печерским.

— Я и суд — не одно и то же. Запомните это! Что до Печерского, к сожалению, я над ним не властен.

— Так ведь и над остальными бывшими узниками, проживающими в разных странах, вы не властны.

— Верно, и все же… Такая встреча с вами может и им быть полезной. Все, что я вам говорил, продуманно. Случайной встречи мы не допустим. Так с кем бы вы хотели встретиться?

У Френцеля отпала охота сопротивляться, но тем не менее он счел нужным сказать:

— Знаю, с кем мне не хотелось бы встречаться. Я бы отказался от встречи со Шмайзнером. Вы, наверно, тоже запомнили снимок в газете, где он отбрасывает руку Густава Вагнера.

— Вагнер с ним спорил, а вы первым подадите ему руку и поздороваетесь: «Здравствуйте, герр Шмайзнер!» Это еще не значит, что он в свою очередь подаст вам руку. Но вы должны будете улыбнуться и шутливо заметить, что еще в древние времена люди приветствовали друг друга, протягивая руку, чтобы показать, что в ней нет камня и они не таят зла.

— Должен вам сказать, Ганс, что начало задумано неплохо, ей-богу, неплохо.

— Это лишь один из многих вариантов, но раз не хотите Шмайзнера, мы его пока в расчет не берем, тогда с кем?

— Мне сегодня ночью приснился мой чистильщик сапог из лагеря.

— Френцель! Перестаньте! Не станете же вы беседовать с призраком. Так кого назовете?

— Допустим… — Он задумался. — Допустим, Тойви Блатта. Правда, этот мне сразу и припомнит, что его родителей я передал в руки Болендера.

— Каждый из них может вам что-нибудь припомнить. Блатт, говорите? — Зигель достал из портфеля толстый блокнот с алфавитным указателем и открыл страничку на букву «Б». — У меня значится тут Томас Блатт. Это тот же? Томас Блатт опубликовал ряд материалов о Собиборе, сделал кинофильм и выдает его за документальный. За последние три года он дважды побывал в России и оба раза встречался с Печерским.

Теперь Френцель вспомнил, что на первом процессе по делу Собибора никому из адвокатов не удалось сбить с толку Блатта. Свои показания он давал убедительно и умно.

— Ганс, а что, если и от Блатта отказаться?

— Шмайзнер не подходит, Блатт тоже. Может, вам больше по душе Курт Томас — тот, что вас ловко выследил и вынудил полицию посадить вас за решетку? Уж он-то напомнит вам, что вы несете полную ответственность за семьдесят одного голландца, которых расстреляли в Собиборе. Но коль вы так хотите, давайте еще полистаем список. Меер Зисс сам видел, как вы ударом сапога размозжили ребенку голову. Цукерман — тот вытащит свои вставные зубы и скажет: «У меня теперь такие потому, что мои Френцель выбил». А захочет — снимет рубашку и покажет рубцы на теле: двадцать пять ударов вы ему тогда всыпали. Каждый, Френцель, найдет, что сказать о вас, и не пытайтесь повторять свою выдумку о том, что после восстания в карманах убитых узников находили письма, в которых о вас писали как о хорошем человеке. Не мусольте и версию, будто верили, что осужденные были переносчиками инфекционных болезней и это вынуждало вас уничтожать их. Короче говоря, если Блатт прибудет из Америки для дачи показаний на суде и не откажется встретиться с вами, остановимся пока на его кандидатуре.

— Может, все же лучше остановиться на Самуиле Лерере? Он также живет в Америке, — нерешительно предложил Френцель.

— Ну, этот как раз из тех, кто стукнет вас кулаком по башке, и судись потом с таким. Это он в Луна-парке взял Бауэра. Давайте больше не обсуждать кандидатуры. Наша встреча и без того продолжалась дольше, чем я рассчитывал.

Еврей Тойви Блатт и эсэсовец Карл Август Френцель впервые увидели друг друга весной 1943 года на перроне железнодорожной станции Собибор. Тойви Блатт вспоминает: «Нас привезли в товарных вагонах. Двери распахнулись. Охранники в черной форме заорали: «Выходи, выходи!» Мы столпились на перроне. Появился Френцель и распорядился, чтобы ремесленники вышли вперед. Вышли все мужчины, так как инстинктивно почувствовали, что те, кого возьмут, имеют шанс остаться в живых. Я стал умолять Френцеля, чтобы меня тоже взяли, и он ткнул в меня пальцем: «Будешь чистить мне сапоги».