Вениамин Додин - Монолог Нины

Комиссары–евреи, — но не несчастный еврейский народ, — родная, уничтожали наших стариков и умерщвляли наших младенцев! Это ты запомни.

Она запомнила. И вот уж который десяток лет разделяет со мною еврейскую мою судьбу.

… В январе 1929 года не одни орды карателей «червоного казачества» ворвались и в колонию Старая Гута. С ними был «актив». В ночь налёта и гибели старого Юлиуса Кринке, отрядом грабителей командовал районный партсекретарь Шломка Абрам /настоящие имя, отчество и фамилия — Самуил Шмулевич Абрамзон. — В. Д./. Между прочим, 70 лет спустя Тель—Авивские русскоязычные газеты нет–нет называли и мною помянутые имена наших активистов, казнённых в 1945 украинцами в тех же Ново—Гутинских лесах. А тогда дядю, отца и мать Отто убили его «знакомые» ещё по экзекуциям 1919 – 1920 годов безносый красноставский комиссар Берка Штилерман и Самуил Харбаш /настоящее имя, отчество и фамилия — Симха Соломонович Барбаш. — В. Д./.

Нужно сказать, что пожилой Симха Барбаш провожал угоняемых колонистов до самой железной дороги. И в пути помогал людям чем мог. Зато молодой Штиллерман на Украине ещё, а потом два с половиною года на этапе до Красноярска, и начальник конвоиров Абрамзон, и зам его истязали ссыльных. И даже интеллигентно выглядевший Самуил Шмулевич /в 30–е годы Бериславский секретарь, он через 8 лет будет, наконец, расстрелян/, он был непосредственным виновником каждодневных страданий ссылаемых и гибели их десятками, возможно сотнями по пути в Сибирь; он сам расстреливал их за всё: за «саботаж» и «контрреволюцию», за «неповиновение» и «мятежи», когда люди просили у него разрешения похоронить у пути умерших в вагонах… Расстреливал подло, из–за угла! И сам же похвалялся: «Гадство это стреляю «влёт»! Как гусей!» И ещё: «Мне этот вот р–р–революционный «Маузер» дан для истребления вас, контр–ры! И я буду вас истреблять!»

Дважды за многомесячный путь комендантами эшелона, — временно, по отсутствии в отпусках Абрамзона, — становились «чужие» — неважно, — татары ли, или тоже евреи, но люди. И был порядок: невесть чем, но исправно кормили, после солёной рыбы воду давали. Главное, если смерть в вагонах случалась ночами, позволяли, — по–быстрому, конечно, — хоронить покойников у пути. А этот — нивкакую: «Нету вам, гадам, места в нашей русской земле!». Но места находились. Для таких, как он, тоже.

Я тяжко переживал бесхитростные рассказы «одноэтапников» покойной русской графини, потомка великих российских родов. И тешил себя мыслью, что то всё было на Украине, где евреев полно. И вполне закономерно, что именно подонки из моего племени отирались в комиссарах–убийцах. Только не получалось тешиться, когда узнавал, тоже от не очень болтливых людей, что «не на одной еврейской Украине такое творилось…»

Когда предновогодней зимою 1952 ввязан я был в сомнительнейшую операцию «по спасению от депортации и гибели» новосибирских евреев, случился у меня неожиданный разговор с человеком, на плечах которого был немалый по тому времени груз сокрытия от зверевших властей беглых японцев, немцев, да и наших, советских зэков. Я очень ждал его возвращения из командировки на Афинажное предприятие, куда он, фельдъегерь спецсвязи, отвозил золото. При встрече и после краткого доклада ему о ситуации, в которой оказались беспокойством добрейшего новосибирского раввина Слуцкого, — Аркаша Тычкин, один из самых близких сибирских моих друзей, бросил мне: «А тибе–то пошто в такея дела соватьси? Ты–то чего заметалси? Или у тибе другех забот мало?»

Пришлось ещё раз, но подробнее, объяснять Тычкину, что дело это серьёзно. Что уже, якобы, есть списки — для розыска и регистрации всех евреев, чтобы их всех… Понятно, Аркаша? Пока лишь одних евреев. И пока «якобы», а не как у вас в Забайкалье с твоими казаками, когда убиты были твои, Аркаша, деды и отец, когда в лагерях исчезли твои дядья. А сам ты, с мамою, братиками и сестричками, этапами загнан был мальчонкою сюда, в тайгу, на вечное поселение…

— Вспомни, Аркадий, с чего там начиналось? С вас, с вас, с казаков: власти начали с истребления единственной реальной силы в России, которая одна только могла активно, вытащив из схронов оружие, сопротивляться начавшемуся большевистскому террору. Силы организованной, чуть ли не военной… Именно, военной! Казачьей!

Вас сперва всех позарегистрировали, повставляли в списки, а потом позагнали в телячьи вагоны. И — сюда. Не одних вас, конечно, Забайкальских, но и с Войска Донского, с Кубани, с Терека — отовсюду. Но всё одно, брали как казаков! Вот как Гитлер брал евреев как евреев. А до него Троцкий. И уж потом, — после вас, — Рябой начал громить русского мужика. Теперь уж задушить его после того, что сделано было с вами, казаками, было совсем просто. Вслух говорилось: раз самих казаков взять сумели и кончить тепленькими, — само Казачье Войско России, — где уж лапотному крестьянину устоять?!… Так вот, Тычкин, браток. После вас все стало им просто: вслед вам взяли и вывезли всех китайцев и корейцев, что испокон веку трудились на Востоке да на Юге Сибири и в Приморье. Потом скотоводов из монгольских племён. Позднее — прибалтов. За ними — финнов из Карелии да из–под Ленинграда. За ними украинцы с поляками «двинулися» из Восточной Польши, молдаване да румыны. А там, с сентября 41–го, и немцы волжские, да с Украины, Крыма, Кавказа, Урала, из центральных русских городов, где три–четыре столетия трудились на русское благо, да кровь лили за русское дело. И они, между прочим, на вас кивали, когда те же россияне обвинили их в… только что не в трусости, когда они безропотно пошли в эшелоны, в ссылку, на смерть… Мол, три миллиона вас, немцев! Начали бы в сорок первом, — вся Волга, вся Русь вслед полыхнула бы, и Украина бы тут же занялася!…