Вениамин Додин - Беглецы

Из четырех друзей в "'скрипичные мастера» попали только двое: Хорст Ставински, до войны житель Лейпцига, и баварец Эрих Штуббе. Бывалому и разбитному горожанину Ставински пришлось «подкатиться» к Каштанову и объяснить, что по сравнению с другими, житель Эссена Юлиус Штейнгардт — куда как лучший специалист по внутренней отделке вилл, а в связи с преклонным возрастом гражданина начальника это обстоятельство в Европе очень ценится… И без Гуго Якобсена не обойтись: сразу надо будет заняться ваттерклозетом, а без него, что — пожилой чете уважаемых людей бегать «за нуждами» на улицу, в мороз?

…Как это бывает очень часто, когда, наконец, подвернулась возможность бежать, вся тщательная подготовка пошла насмарку…

Неожиданно, бригаду Якобсена «кинули» на шахтную аварию. Запрятанные в дорогу продукты остались в жилой зоне. Пошли проливные дожди, стало холодно, река увиделась друзьям более страшной, чем лагерная жизнь, в последнее время скрашенная приятной работой на полянке и приличными харчами на обед…

В тот день, перед самым их съемом /а их теперь снимал последними сам начальник режима/, на площадке Предприятия оглушительно взорвалась автоцистерна с бензином. Тотчас огонь перекинулся на расположенный тут же склад горючего… Сигналы тревоги прокатились по производственным зонам. Затрезвонил и телефон на вахточке зоны «Соцгородка» /так мило было названо место возведения блатных особняков/. Старший конвоя, прихватив с собою четверых солдат и оставив с немцами двоих, кинулся выполнять приказание. Опустилась ночь, еще более темная, непроглядная здесь, на берегу реки, на фоне огромного факела пожара, пылавшего в полутора километрах за таежным массивом. Солдаты не отрываясь глядели на всполохи огня, обсуждали его возможности спалить Предприятие. Немцы, сгрудившись, прогнозировали тоже самое… Лучшего времени для побега нельзя было представить! И Трое беглецов, никем не замеченные, свободно подползли под проволоку зоны и спустились к Ангаре. В полукилометре ниже светился редкими огнями поселок Стрелка. И лодок на берегу было — не пересчитать. Немцы отвязали небольшой шитик, прыгнули в него… Тотчас течение их подхватило, понесло… Нескольких минут не прошло — они очутились почти на середине реки… Огни поселка померкли за отсветом пламени пожара… Еще немного времени — они увидали другие огни впереди: то было село Широкий Лог на левом берегу Енисея… Они решить что–либо не успели, как их лодченку упруго и мощно подхватил Енисейский поток… Дождь кончился. Ветер разогнал облака. Они неслись вниз, к северу, туда, где впереди, в звездном мраке космоса мигала им таинственно и многозначительно Полярная звезда…

На третьи сутки, под утро, они пристали к правому берегу Енисея и по его кромке подошли к устью Пита. Здесь они столкнули в поток свою лодку, предварительно взломав её днище, проводили ее глазами, пока она ни утонула… И углубились в спасительную чащу тайги, плотно укрывшую крутые увалы Енисейского Кряжа…

За полмесяца, которые они, одни, скитались по тайге, пока не вышли случайно к балагану Толи Клещенко; на Черной речке, ничего особенного с ними не произошло. Стояло самое прекрасное время года. Тайга наполнена была грибами, ягодой, испускала накопленное за короткое, но очень жаркое лето благоухающее тепло… Ночи было холодными. Костер им было нечем разжечь. Гнус, комар еще справляли свой каннибальский пир. Но разве сравнить можно было их жизнь в августовской тайге с трагедией японских беглецов?… Как тяжело им ни было, они бы к Толиному балагану сами не вышли — бежали бы: от него без оглядки: рефлекс страха погони был у них не менее сильным, чем у японцев. Но на стоянку у Черной речки они натолкнулись внезапно: шли себе спокойно по берегу и… увидели впереди, метрах в десятке от себя небольшого худенького человека в очень потрепаннной телогрейке, рваных брюках, заправленных в старенькие кирзовые сапоги. Его петушиная поза не оставляла сомнений в том, что и он был застигнут пришельцами врасплох, хотя он уверенно держал в руках великолепный штуцер /Штейнгардт в этом очень не плохо разбирался/. Его бородка лопаточкой, торчащие усы и густые брови над глубокосидевшими маленькими глазками выдавали в нем бродягу, но не криминальнного типа /это уже было по части Штуббе, удивительного психолога/. Немцы стояли не шевелясь: за годы войны, а главное, за годы лагерей они научились «уважать» оружие в посторонних руках. Толя тоже не шевелился. Его не так удивило внезапное появление людей в драной немецкой форме, как сама форма. Но лица пришельцев, обросшие бородами, подтверждали, что форма их собственная. Это Толю успокоило /он вообще был не из пугливых/. Японист, он не плохо знал и немецкий. Потому, поздоровавшись, тотчас же пригласил пришельцев к костру, который, им невидимый, жарко пылал на полянке у самой воды. Гости были все же напуганы неожиданностью происшедшего. Они даже заподозрили неладное: не одна ли это из застав, брошенных на их поимку? Неизвестно потому, как бы они на это отреагировали, но тут только увидели штук шесть или семь больших лаек, развалившихся в ленивых позах на солцепеке. Откуда им было знать, что собаки здесь привыкли к частым в сезон сенокоса посещениям всяких бродяг–косцов, ворошителей сена и укладчиков его в огромные длинные стога–зароды, что стояли неподалеку чуть ниже по Черной речке. Пришельцев они почуяли давно, наверно, в полутора часах хода отсюда. Но идущие сюда их не насторожили: запах их, омытый тайгою, а до того рекой, был чист /чего не было у бродяг, коротающих ночи во вшивых зимовьях или балаганах, пьющих сиводрал и жарящих на костре те же грибы/. И с ними не было оружия, чего любой пес в посторонних, не хозяйских руках не терпит и облаивает злобно и раздраженно…