Вениамин Додин - Беглецы

Собачьи позы, необычность их поведения /после нескольких лет привычного собачьего озверения в зонах и на этапах/ успокоили немцев. Они подошли к костру, присели около на землю… И только тут учуяли подведенными желудками, голодным своим естеством, каждой клеточкой отощавшего тела… запах кипящей в котле ухи…

Спали они суток двое, — до того они устали и оголодали, и до того их накормил Анатолий… В ожидании, когда они проснутся, он еще наловил хариусов, приготовил — дважды — тройную уху, чтобы немцы знали, что едят сибиряки… А они все спали… Проснувшись, они выпили по кружке сладкого чая /наглец Ставински спросил, есть ли кофе?!/ и снова уснули. Только Штейнгардт ворочался долго. Вздыхал…

Об этих деталях встречи рассказали они сами, когда я в мирные годы гостевал дома у них в новой Германии, и Анатолий, семью годами позже когда мы встретились с ним в его ленинградском доме…

Выслушав гостей, убедившись, что деваться им больше некуда — зима впереди, планов у них никаких, сзади, возможно, розыск с облавами — Толя предложил им пожить у него на заимке. А пока выяснить, что можно сделать… Сам он не представлял — что?… Здравый смысл подсказал ему обратиться к собственным — ссыльным — немцам, с которыми до этого времени он близко знаком не был. Но о них слышал. Да и как мог он не услышать о драгерах Отто и Ленарде Кринке, которые были известны каждому старожилу? Знал он и об их брате Владимире, который всему району ремонтировал часы и оружие. Он и Нину, конечно, знал: она работала в аптеке Центральнинской больницы, по возвращении из Красноярской фармацевтической школы.

Думаю, Отто Юлиусович Кринке был не мало смущен, когда незнакомый ему человек явно варнацкого обличия явился к нему, однажды, и напрямую, без обиняков, рассказал о немцах–военнопленных (даже осуждённых!), беглецах со «Стрелки». Понять Отто было просто: мало того, что появились какие–то немцы, которых наверняка ищут и уж безусловно начнут проверять местных немцев, своих… Но бежали эти бедолаги соплеменники не откуда–нибудь, а с самой «Стрелки», о которой запрещено думать! А тут надо было прятать оттуда беглецов! К чести его нужно отметить, что он ни минуты не сомневался — сразу ответил Анатолию согласием помочь всем возможным. Нина собрала Толе мешок снеди — домашних копчений, сала, солений и варений, испекла тройку больших «кухен'ов» с грибами и луком. Она сбегала к главному механику Кировской электростанции, упросила его срочно отвезти в Тальский аптечный груз… В Тальске /что лежал на полпути из Петропавловска в Раздольный/ Анатолий, по записке Нины к местной фельдшерице, «рас–писался» за верховую лошадь с парой вьюков… Через два дня трое беглецов–немцев уже уплетали яства, посланные семьей Кринке. А когда полетели «белые мухи» и установился первый до обязательной оттепели санный путь, Ленард прикатил на Черную речку сам. Как его встретили «земляки» после… двухсотлетней «разлуки», о чем они говорили, я и по–сейчас не знаю: не такой это человек Ленард Кринке, чтобы трепаться на такую тему. Но уже через полторы недели в верховьях ключа Ёвинского, километрах в тридцати от Толиной заимки, под тремя огромными даже для Кряжа кедрачами стояло новенькое зимовье с отдельной, по–черному топимой, банькой. Все же, опыт «скрипичных мастеров» на каштановской барщине 'Полянка–опушка» даром для трех друзей не прошел, да и рубили–то они зимовье под командой Ленарда, построившего в здешней тайге не один десяток охотничьих убежищ…

Дело–то было в том, что на заимке Анатолия немцам оставаться было нельзя. Толя сторожил «раздолинское» сено. Его здесь, в богатейшей и малодоступной посторонним пойме Черной речки, заготавливалось вполне достаточно, чтобы накормить большой конный двор Раздолинского Сурьмяного Комбината. На косьбу сюда направляли несколько смен рабочих /по мере того, как трава там вырастала/. Позднее, почти до конца августа туда же наезжали ворошители. Когда сено высыхало, снова приезжали рабочие, — собирать его в те стога… В этом году стога сметали рано. Пока немцев на Черной речке никто бы не потревожил. Но уже зимою, по большому снегу, за «клином», туда, обычно, приходят обозы за сеном. Оставаться там нельзя, тем более, возчики приезжают со своими собаками: охота там богатая, зверь бывает «красный», добытчиков приманивающий…

В середине зимы Анатолий сильно простыл: температура у него поднялась, стало шалить сердце. Мы с Ефимом приехали за ним на Черную, забрали его, привезли ко мне на Ишимбу. С Кировского два раза в неделю приходил доктор Сергеев. Владимир Дмитриевич вообще–то был отоляринголотом. Но, классический «земец», был великолепным еще терапевтом. Когда Анатолий пришел в себя /а случилооь это примерно через две или три неделю после его водворения у меня в домике/ он всполошился: — Там, у немцев, еды осталось на три–четыре дня!… Но на другой день после того, как Толю увозили ко мне, туда, на Ёвинский ключ, уже отправились Ленард и Нина. Они привезли беглецам еду и оружие. Толя–то свой единственный штуцер немцам отдать не мог никак. Думаю /Анатолий эти мои сомнения никогда не комментировал/, что если бы у Клещенко и было лишнее ружье, он побоялся бы его отдать людям, намерений которых он знать не мог. Хотя, как истинный поэт должен был понять трех немецких интеллигентов… Бог ему судья. Так, или иначе, но Ленард привез беглецам старую, надежную «Тулку—Централку», которую когда–то его брат Отто купил у старого же промысловика. И подарил мелкокалиберную винтовку–автомат «МЦ-18».