Вениамин Додин - Беглецы

Ты можешь меня презирать, но только тогда, добравшись с Ямамото–сан до берега, я пережил трагедию друзей. Только тогда. И пусть меня за это осудит совесть… И люди…

— Господи! Да кто же имеет право вас осудить? И за что? Что вы такое говорите–наговариваете на себя?! … И что было дальше? И где вы вышли на берег?

— Откуда же нам тогда было знать, где мы оказались? Когда мы выползли из воды, мы не понимали, что живы… Это только потом, вот здесь Тычкин–сан объяснил нам, что мы очутились в самом устьи Каменки, рядом с заимкой, где в навигацию живет лоцман — старик из поселочка Потоскуй, что семью километрами ниже по Ангаре… А тогда это было страшным, хоть и спасительным местом, окруженным тьмою, снегом и скованным морозом и льдом… Где нам было знать, что в какой–нибудь сотне метров от берега, куда нас выбросила судьба, на высоком «быке», — площадке у таежной опушки, — стоит ПУСТОЙ теплый дом, который отпирается без ключей, и в котором мы могли бы найти кров, еду и убежище на всю долгую зиму..? Где нам было об этом знать — на незнакомой реке, в чужой, враждебной стране?.. Я так иногда думаю, Додин–сан, что все войны, всё зло, все недоразумения между людьми на земле происходят потому, что каким–то мерзавцам необходимо разобщать всех людей. Не позволять им бывать друг у друга, приходить друг к другу в гости, — вот так просто приходить в чей–то дом и говорить с его обитателями за чашкой чая… Как, оказывается, мы с Хироси Ямомото могли бы зайти в дом незнакомого нам лоцмана… Я не знаю этого человека. Но я узнал других. И этого достаточно…

…А тогда?… Что о том говорить: мы ведь были мертвецами… У нас уже не было сил подняться из нашей снежной могилы. Наша одежда была ледяным панцирем–сагофагом. Руки, ноги, лица заледенели. Желание было одно: суметь пошевелить пальцами и лицом, чтобы зарыть их в снег… Мы замерзали… На нас наваливался смертный сон… Последние мысли: нашу еду уничтожил лед; ни спичек — их у нас на плотике оставалось до катастрофы две штуки!, ни еды… Мы остро ощущали себя, когда сражались со стихией… Борьба окончилась… И мысли гаснут… И конец всему — замерзаем… Конец…

О, это ужасное чувство — беспомощности и безразличия! … Но… Где–то теплилось: рядом, под снегом у деревьев — грибы… Жизнь… Надо только проснуться, пошевелить руками, приподняться… И ягоды рядом — под снегом… Снег мягкий… Сон…

Вот здесь, под нами, — только пошевелить сучком, палкой, — можно откопать червей, жуков. Они спрятались на зиму… Все это жизнь, — она рядом, нужно только встать… И действовать… Но нет сил. И с каждой минутой их меньше… Но надо встать…

Конечно, приходили и другие мысли: если даже ты встанешь — что сможешь сделать? Развести огонь и согреться? Нет! Огня больше не будет. Пробовали добыть огонь вертящемся на шнуре колом — не получалось…Найти еду — грибов, червей, жуков, ягод? Нет! Земля замерзла. И: нет сил, чтобы ее разрыть… Вот, такие мысли, Додин–сан… Теперь, когда Тычкин–сан, Миша–сан, его жена рассказали про тебя, про твою жизнь, — мне стыдно за те мысли. А тогда?…

Но нас двое. И ответственность за другого заставляла обоих думать… Я уверен, мы бы придумали что–то, вылезли из капкана спячки, поднялись бы сами… Иначе… Просто невозможно согласиться, что ты беспомощная, безвольная тварь… Но! Было, как было. Мы оба одновременно услышали далекий собачий лай!… Потом, потом Аркадий объяснил нам, что это были собаки бакенщика–лоцмана. А тогда этот лай мгновенно поднял нас на ноги: погоня! Только так мы это поняли. И погоня мобилизовала наши последние, действительно последние силы… Потом, потом, — уже здесь, мы поняли: собаки не могли нас учуять, — на Ангаре стоял грохот льда, ветер гнал тучи с севера. И мы были для собак недосягаемы… А тогда…

Но вот, Ямамото–сан, который хорошо разбирается в собаках, догадался: они лают не на человека! На маленького зверька: весело, редко… На человека — чужого — собака лает зло, часто, громко. Мы замерли. И лай больше не повторился. Но мы были уже на ногах! Это и было жизнью…

Грибы мы нашли тотчас. Но они — мерзлые и свернувшиеся от мороза — нас не насытили. Мы начали жевать хвою. Желудок ее не принимал. Тогда мы стали копаться в еще не замерзшей отмели. Руки в казалось бы ледяной воде немного отошли… Несколько найденных нами больших раковин были пустыми. Но потом мы откопали колонию маленьких — полных и сытных. Мы почти наелись моллюсками, накопав их целую сотню. Вернулись к грибам. Нашли новую семью. Насытились, наконец…