Сергей Григорьянц - Тюремные записки

Конечно, одной моей мелкой хитрости (но неожиданной — впервые у меня за многие тюремные годы) с внезапно прекращенной голодовкой, увлечением в тюрьме литературоведческими трудами было бы недостаточно, чтобы кого-то убедить. Но она счастливым образом совпала с гигантской — на целый разворот — статьей обо мне в «Нью-Йорк Таймс» Билла Келлера, а в результате и с напоминанием президента Рональда Рейгана Горбачеву на встрече в Рейкьявике обо мне. К тому же и Сахаров включил меня в список политзаключенных, лично ему известных, которых он просит освободить до его возвращения из Горького.

И потому месяц после прекращения голодовки, по формальным признакам — тоже строгий режим — совершенно такой же как раньше, на самом деле становится для меня совершенно идеальным по своим условиям. И в карцер меня внезапно в последний раз сажают, чтобы не понимал, что происходит в тюрьме, чтобы не вмешивался как-то и сам ничего им не испортил.

И бумага, которую меня просят написать, заведомо для меня (как и для любого другого политзэка) приемлема и совсем не такая, которой требуют от других.

И даже в казанский аэропорт воронок неожиданно вернулся, конечно, лишь для того, чтобы показать мне, что Янис Барканс — жив. Они не сомневались в том, что у меня хватит сообразительности понять, что с ним делают и чем это должно кончиться.

К тому же им приходилось очень торопиться. Гибель всемирно известного и абсолютно твердого Анатолия Марченко в советской тюрьме в любой день грозила превратиться в мировую сенсацию, совершенно разрушавшую с трудом создающийся новый имидж Советского Союза и Генерального секретаря Коммунистической партии. Срочно нужны были новости, способные затмить это преступление. Думаю, что убийство Толи Марченко было запланировано заранее, входило в планы советской «перестройки». Из воспоминаний, продиктованных мне Валерием Борщовым (подробнее они пересказаны в книге «Гласность и свобода») становится ясно, что книга переданная Толей через отца Глеба (у него ее и получил Борщов) для Лары Богораз и, по-видимому, содержавшая шифр для переписки, сутки находилась в КГБ. То есть Лара и Толя пользовались шифром, известным КГБ, а, значит, и все планы Толи с первого дня объявления голодовки КГБ были известны. И уже осенью судьба наиболее известных диссидентов была в КГБ намечена. Очень деятельного Юрия Орлова уговорили уехать. Сахаров написал письмо с обещанием отказаться от общественной деятельности и недолго и впрямь пытался от нее уклоняться, что в его положении было невозможно. Толя Марченко с его энергией, влиянием и уже понятным КГБ и абсолютно неприемлемым для них планом должен был быть убит, Марк Морозов попался под руку, кем был на самом деле Бобыльков никто, кажется, не знает. А я был выбран, как считает Коля Ивлюшкин — за неимением лучших, на роль рекламного агента советской перестройки.

Думаю, что возвращение из ссылки Сахарова и начало освобождения политзаключенных, которое и без того планировались, им пришлось ускорить после убийства Анатолия Марченко. Не зря же только 16 декабря 1986 года через неделю после гибели Толи решение окончательно было принято. Советник канадского посольства мне сказал дня через два после освобождения:

— Вернули из ссылки Сахарова, чтобы все забыли о Марченко.

В записи Черняева о совещании с зав отделами ЦК читаем:

«Горбачев сообщил о решении по Сахарову. У большинства на лицах саркастическое выражение. Зимянин нервно забарабанил по столу, делал гримасы и, наконец, не выдержав, пробросил: «Спасибо-то хоть он Вам сказал?».

Горбачев проигнорировал его реакцию. Объяснил, что хочет включить Сахарова в патриотическую работу. Посмотрим… Не такие еще сейчас проблемы придется решать».

Полагаю, что выбор меня в качестве центральной фигуры в кампании освобождения политзаключенных довольно скоро они сочли своей ошибкой.

Во всяком случае, через год, в Англии (в СССР я всегда был на людях) сотрудники КГБ попытались в первый раз меня убить. Через четыре месяца после освобождения уже вышел первый номер журнала «Гласность», потом были конференции о КГБ, Трибунал по Чечне и многое другое.

Но это уже сюжеты советской перестройки на воле, а не в Чистопольской тюрьме.

Непонятная история, спросить, докрутить