Дмитрий Власов - О Пушкине и не только

А вот о Марине Цветаевой — совсем другой разговор. Начало войны она воспринимает как трагедию с непредсказуемыми последствиями для всех сторон. Первого октября 14-го она впервые читает своё стихотворение «Германии»:

Естественно, эти строки встречали враждебно, публично она не могла их читать, но в 1916 — уже читала с аплодисментами. Аудитория быстро взрослела и «левела». Но и февральскую революцию она встретила «не как все»:

Настоящие поэты — провидцы, но кто их слышит «в минуты мира роковые».

О Марине Цветаевой

У стихов и поэм Марины Цветаевой есть адресаты. Константину Родзевичу посвящены «Поэма горы» и «Поэма конца», из последней и это четверостишие, как бы вложенное в его уста в вечном споре любви и долга, любви без преград и «беседы через столик».

Марина Ивановна, как знал и почти привык уже её муж Сергей Эфрон и как знаем теперь мы, неоднократно влюблялась и обрушивала при этом на придуманный ею самою образ стихи, письма, признания с такой силой, что реальный образ имярек отступал в замешательстве. Долго могли длиться только эпистолярные романы, как с Пастернаком или Рильке…

Пробившись из советской России к мужу в Берлин в мае 1922 года, едва оглядевшись, она уже имела перед собой адресатов для стихов и писем, и с тем же результатом. Но вот познакомилась она через мужа с Константином Болеславовичем Родзевичем, тоже русским эмигрантом, и здесь всё оказалось серьёзней. Больше того, чувства были взаимными и впервые рыцарь не отступил, проявил волю и самостоятельность и желание соединить две растрёпанные судьбы — в одну и насовсем. Бурный роман, начавшийся в Берлине, продолжился в Праге. Они с Эфроном даже впервые разъехались на несколько месяцев. Он тоже впервые почувствовал глубину её увлечения, переживал и излил душу в большом письме Волошину в Крым. Всё это было осенью 1923 года, а уже в январе 1924 года — расставание или решение о расставании.

Здесь отступила Марина. Она не была готова к такому сильному характеру и сильному чувству. В решающих объяснениях прозвучал этот рубеж отступления: ничем не ограничивать себя в словах, в стихах, взглядах… за столом… Однако теперь уже Родзевич, «познавший Лилит», отказался. «Всё или ничего»… и раз нельзя всё, значит — ничего. Из-за этого часть цветаеведов до сих пор считает Родзевича фатом, уклонившимся от «серьёзных отношений». Но это не так.

Пронзительные записи в её дневнике и в письмах:

Ты просишь дома, а я могу дать только душу.

С ним я была бы счастлива…

Он хочет во мне быть, я хочу в нём пропасть.

Арлекин!.. Первый Арлекин за жизнь, в которой не счесть — Пьеро!

А вот Родзевич:

Она меня выдумала. Я не был такой. Год мы были вместе, и мне было тяжело не быть настоящим, это мешало мне жить. Как лавина! А во-вторых, мне было стыдно перед Серёжей.

«Через столик» они всё-таки беседовали. В середине 1924 года она сообщила ему о своей беременности. Радзевич сначала обрадовался, но потом, подумав, устроил бурную сцену ревности.

И поспешил жениться, не скрывая, что — без любви. В одном из её писем того времени: «… Знаете ли Вы, что мой герой «Поэмы конца» женится… Подарила невесте свадебное платье… Сама передала с рук на руки, — не платье! — героя!

А вот нам она передала попытку ревности — на сегодня одно из самых известных, чтоб не сказать — знаменитых стихотворений:

Это — первые строки из 12 четверостиший. А вот — из последних строк:

Она дарила это стихотворение разным людям, и некоторые принимали его на свой счёт. Но это тоже Константин Родзевич… Память не отошла. 16 лет ещё ходили они по одной земле, иногда случайно пересекаясь. После гибели Марины Цветаевой он прожил ещё 47 лет, в конце жизни, по памяти, выполняя портреты и деревянные скульптуры Марины Ивановны, которые очень нравились её дочери Ариадне. Но стихи пережили и его. Они переживут и нас. По словам другого поэта, нашего современника,