Чарльз Бекстон - В русской деревне

По декрету в марте 1919 г., как мне сказали, каждый получил право на приобретение товаров из этой лавки, и прежние паи были уничтожены.

Однажды мне пришлось проходить мимо лавки, куда только что привезли новый запас товаров. Лавка была битком набита народом; снаружи ожидала возбужденная толпа. При выходе из лавки каждого покупателя его окружали со всех сторон, причем у всех было страстное желание узнать, что было куплено и по какой цене. Выходившие из лавки уносили с собой сапоги, башмаки, точильные камни, перчатки для грубой зимней работы и т.д., но еще чаще это были предметы меньшей важности — чашки, чайники, ложки и т. д. Самых необходимых вещей было катастрофически мало.

После одного жаркого дня вечером была устроена семейная баня.

Я думал, что русский крестьянин живет в грязи. Но хотя в доме он не умеет устроить чистоту, но очень старается держать в чистоте тело. В каждом доме в глубине двора выстроена круглая мазанка, а в ней имеется печь и большой котел. Емельянов сказал мне, что почти все моются в бане раз в неделю, а то и два раза. Иногда еще чаще, если крестьянин занят грязной работой.

Я спросил его, не могу ли и я выкупаться. «С великим удовольствием, — ответил он. — Но Марья (его жена) как раз сегодня стрижет овец, и она сейчас в бане. Но это не беда: поблизости живет моя замужняя дочь. Пойдемте к ней, и вы вымоетесь в ее бане».

Дом его дочери был в расстоянии ста шагов на противоположной стороне улицы. Печь уже была затоплена. Она подвела меня к двери бани и поставила на пол ведро с холодной водой. Больше всего меня поразило то, что, извинившись в отсутствии мыла, она дала мне жестянку, в которой была кварта молока. «Это почти заменит мыло, — сказала она. — Поливайте из этой жестянки на голову и натирайте молоком тело».

Одна мысль о такой растрате драгоценной жидкости, отсутствие которой мучительно чувствовалось детьми в Москве, сначала казалась оскорбительной. Это значило бы позволить себе роскошь, вроде той, в какой утопали в последнюю эпоху Римской империи. Но затем я рассудил, что молоко это никак нельзя было бы отправить в Москву или даже в Самару, и потому решил воспользоваться им для мытья.

В большом котле уже кипела потихоньку вода. Около котла была устроена полка на высоте четырех футов от земли. Было нестерпимо жарко. Согласно полученным мною инструкциям, я должен был запереть дверь, вылить на раскаленные кирпичи побольше воды, влезть на полку в самую гущу пара и там еще хлестать себя березовым веником, чтобы было еще горячее. Если бы я попробовал выполнить эту инструкцию, сомневаюсь, остался ли бы я жив и смог ли бы я рассказывать сейчас об этом. Я не сделал этого. Я остался внизу и не закрыл двери. Дочь Емельянова была все время поблизости, не притворяясь, что она не видит, что происходит внутри, но делая это с совершенной простотой и натуральностью.

Хлебная разверстка. — «Почему вы не платите?»

Выше я упомянул, что постоянное вмешательство правительства вызвало сильный ропот. Тяжелее всего были всякие правительственные поборы натурой, которые (в теории) должны были распространиться только на излишки, оставшиеся после удовлетворения собственных нужд крестьян.

Вот что получило в том году государство от деревни Озеро в виде продуктов и услуг:

1) Принудительные сборы хлеба для гражданского населения — 36 000 пудов.

2) Принудительные сборы овец и сена для армии.

3) Добровольные сборы для разных целей.

4) Мобилизация труда, лошадей и телег для перевозочных целей.

Общая сумма принудительных сборов с каждой деревни определялась районным продовольственным комитетом в Пестрявке. Сборы производились деревенским Советом. Собранные продукты направлялись в Пестрявку (в пятнадцати милях от Озера), а иногда в Самару (шестьдесят миль). Всего на Озеро было наложено 50 000 пудов; значит, собрано было несколько меньше. Недавно поступило требование собрать весь остающийся запас хлеба, оставив только по три пуда на душу до следующего урожая. Расплата за хлеб производилась по твердым ценам: за пшеницу платили по 44–49 рублей за 1 пуд, за рожь — по 34 рубля за пуд; за сено — по 12 рублей за пуд. (Лошадей военные власти покупали непосредственно и платили рыночные цены. Я сам видел, как лошадей покупали за 80–180 тысяч рублей. Сидя на ступеньках дома Феврона, я видел, как около сорока красноармейцев с командиром пришли покупать лошадей).

Те деревни, которые полностью и своевременно исполняли все полагающееся, вознаграждались тем, что им оказывалось предпочтение при распределении мануфактуры.