Чарльз Бекстон - В русской деревне

Рассказывая о священнике, не могу не вспомнить об одном маленьком инциденте, имевшем место в церкви. Как-то утром, около 7 часов, я забрел в церковь, чтобы посмотреть, не происходит ли там что-нибудь. Происходили крестины ребенка; — обряд совершался в темном углу церкви. Когда обряд кончился, и мы стали протискиваться из церкви, стоявший около меня человек, несколько волнуясь, остановил меня и сунул мне в руку целую пачку бумажных рублей. Когда прошел первый момент удивления, я понял, что случилось. Это был крестный отец ребенка. Он принял меня за пономаря или кого-либо в том же роде, которому он хотел заплатить за обряд. Никогда до тех пор я не чувствовал так живо, как в этот момент, что все мы принадлежим к одной человеческой семье. «Достаточно одного прикосновения природы, и вес люди становятся братьями».

Мой «арест и заключение в тюрьму». — Нераспечатанное письмо. — Прощание с семьей Емельянова.

В одно воскресное утро я получил из Самарской «Чрезвычайной комиссии» составленный в решительной форме приказ вернуться в Самару. Милиционер из Пестрявки, где был телеграф и телефон, привез его в Озеро, действуя на основании инструкций, полученных из Самары. Только это и было. Тем не менее этот маленький инцидент положил начало сенсационной истории о моем «аресте и заключении в тюрьму», о большевистских жестокостях и вызвал даже обмен телеграммами между комиссариатом иностранных Дел в Москве и русской миссией в Лондоне. Поэтому я расскажу, как все это случилось.

Для этого я должен вернуться к более раннему периоду моего путешествия.

Я уже упомянул о тех затруднениях, которые мне пришлось преодолеть для осуществления моего плана проникновения в глубь страны. Советские власти разрешили нам спуститься вниз по Волге, и это им, конечно, стоило много хлопот, так как нам было предоставлено останавливаться где угодно. Нам был предоставлен пароход, хотя на нем, конечно, ехало много других пассажиров — разные должностные лица, инспектора и т. д. Но при этом совершенно не имелось в виду, что кто-либо из нас вздумает отправиться в глубь страны, да притом еще без всяких попутчиков. Что касается меня, некоторая подозрительность со стороны власти была простительна. Не только казалось мало понятным мое желание предпринять, трудное путешествие, чтобы увидеть страну, случилось еще, что тот район, в который меня тянуло, находился под особым военным наблюдением, так как он еще недавно был театром войны.

Выбрал я этот район отчасти потому, это это был самый далекий пункт, куда я мог надеяться попасть, а затем потому еще, что я много слышал о нем от моих друзей квакеров, которые делали свою филантропическую работу в другой части той же Самарской губернии. Но трудно было требовать, чтобы люди в самый разгар революционной борьбы, верили таким рассказам.

Скажу кратко: мне удалось получить необходимое разрешение от генерала Балтийского, командовавшего юго-восточным или Туркестанским фронтом. Но требовалась еще одна формальность: нужно было иметь еще разрешение от Самарского Совета, или, точнее, его Исполкома, который сейчас заменяет Совет. А Исполком этот был тесно связан с Лозовским, выдающимся членом Всероссийского Центрального Совета Профессиональных Союзов. Он ехал с нами на пароходе и был против моей поездки.

Я должен был обратиться в Самарский Совет с письмом, в котором я просил дать мне разрешение. Ответ пришел вечером, за несколько минут до отхода парохода от Самарской пристани. Ответ мог содержать отказ, и в этом случае напрасны оказались бы мои старания, и потеряло бы силу разрешение военной власти. Что было делать? Надо было сейчас же на что-нибудь решиться.

Делаю сейчас признание, которое теперь, по истечении времени, не может ничему повредить, И которое простят мне и Лозовский, и председатель Самарского Исполкома, если они когда-нибудь прочтут эти строки: я сунул ответ в карман, не распечатав его.

Схватив чемодан, я еле успел сбежать по трапу, как пароход стал отходить. Лозовский был на верхней палубе и следил за мной. Он крикнул мне, что я не получил еще разрешения из Совета. Я ответил ему, что у меня было разрешение генерала. Пароход продолжал отходить. «Вы должны сейчас же вернуться в Москву», — крикнул он мне. Он приходил все в большее бешенство, по мере того, как увеличивалось расстояние между нами.

Я стоял на раскачивающейся деревянной пристани, заложив руки в карманы и стараясь принять мрачный вид. Вероятно, Лозовскому весь этот инцидент был чрезвычайно неприятен. Наконец пароход исчез из виду в сумерках, и я остался один.