Чарльз Бекстон - В русской деревне

После этого, как я уже рассказал в начале книжки, я очутился в деревне Озеро. Теперь понятно, почему я получил извещение, вовсе не так уж удивившее меня, требовавшее моего возвращения в Самару.

Получив это требование, я вспомнил, что у меня была бумага от Самарского Совета, которая все еще лежала нераспечатанной в моей записной книжке.

Я разорвал конверт и прочел бумагу. Как я и думал, в ней сообщалось об отказе.

Вот текст этой бумаги:

« Слушали: Прошение английского подданного гражданина Бекстона о даровании ему права временного жительства в пределах Самарской губернии.

Постановлено: Принимая во внимание: 1) что мир с Англией еще не заключен; 2) что, согласно декрету Народного Комиссариата по иностранным делам, вопрос о даровании иностранным подданным права жительства в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики не может разрешаться местными властями без специального полномочия из центра; 3) что ввиду расстройства в телеграфном сообщении невозможно в течение такого короткого времени снестись с центром — прошение гражданина Бекстона отклонить ».

Вместо того, чтобы торопиться с отъездом, я посоветовался с некоторыми из моих новых знаковых. Председатель Совета Четвергов очень серьезно отнесся к делу: он чувствовал, что тут может пострадать его репутация. Он требовал, чтобы я сейчас же выехал из деревни. Наоборот, Емельянов отнесся к факту критически. Он внимательно прочитал бумагу и был за то, чтобы оставить все дело без внимания. Он совершенно правильно выставил юридический довод: я ведь не просил, чтобы мне дали право жительства; поэтому отказ в этом праве не был равносилен отказу в праве путешествовать.

Наконец, Петров предложил компромисс. Мы наймем повозку, поедем в Пестрявку, ближайшее место, где есть телеграф и телефон, и снесемся с генералом. Так мы и поступили после полудня. По приезде в Пестрявку мы нашли там две телеграммы, ожидавшие нас. Одна была от самого генерала: он настаивал на моем возможно более скором возвращении. Другая — от Самарской Чрезвычайной комиссии, в которой, очевидно, отменялось предыдущее распоряжение, ибо мне не только разрешалось, но даже предлагалось остаться в Озере, сколько я захочу! Что вызвало эту перемену, я не знаю, да это и неинтересно.

Так как генерал был со мной чрезвычайно любезен, мне не хотелось оставить без внимания его просьбу, и потому я решил уехать из Озера на следующий день (вместо того, чтобы ехать через день, как я предполагал) и направиться прямо в Самару.

Прощание было грустное. Не знаю, завоевал ли я сердца семьи Емельянова, но во всяком случае она завоевала мое сердце. Емельянов решительно отказался взять от меня денег, хотя в таких случаях обычно дают деньги. Но так как я чувствовал, что должен чем-нибудь отблагодарить за гостеприимство, я подарил Емельянову ненужный мне костюм, что было встречено криками восторга. Подарок, который я сделал его жене Марье, произвел еще большую сенсацию. Хозяйки поймут чувства Марьи, которая вот уже несколько лет страдала от недостатка мыла: я ей подарил целый пакет «Люкса».

Вся семья и многие соседи столпились около маленькой повозки, в которой Петров и я сидели согнувшись на мешках с сеном. В этих случаях всегда бывает грустно, и когда произносишь условные слова «au revoir» (что по-русски буквально значит «до свиданья»), чувствуешь, что это насмешка. Из тысячи случаев в одном возможна эта новая встреча.

Проволочные заграждения. — Особенности Петрова. — Шпионили ли за мной?

Во время обратного путешествия, хотя мы ехали другой дорогой и видели другие деревни, впечатления были те же, что раньше. Пожалуй, было, бы скучно рассказывать о них.

Упомяну об одном только впечатлении, которое я поручил при виде следов гражданской войны 1918–1919 г.г., когда страну разоряли сначала чехословаки, затем Колчак и, наконец, разбойничавшие казачьи банды, воспользовавшиеся анархией, последовавшей за поражением Колчака. Об этих военных операциях я впоследствии много узнал от генерала Балтийского; а сейчас я мог только смотреть на следы этих операций в виде длинного ряда траншей и двойной линии проволочных заграждений. Насколько я мог проследить, они тянулись миль на семь вдоль гребня невысоких холмов. С некоторой точки зрения это зрелище производило еще более жуткое впечатление, чем страшные разрушения, произведенные в городах и узловых станциях северной Франции. И это понятно: как странно было видеть эту колючую проволоку в стране, испытывавшей жгучую нужду почти во всем, жаждавшей продуктов высокоразвитой европейской промышленности, в стране, в которой надо беречь малейшее человеческое усилие, чтобы употребить его на то, в чем больше всего имеется нужда. Эта колючая проволока, сделанная, может быть, в, Уоррингтоне (Ланкашир), была привезена с затратой большого количества терпеливого труда в эти далекие пустынные места. И я смотрел на нее, как она лежит здесь без всякой пользы, и даже не может сгнить, чтобы о ней забыли, и должна остаться, чтобы привести в тупик какого-нибудь русского археолога лет через тысячу.