Чарли Энгл - Running Man. Как бег помог мне победить внутренних демонов

Не затягивая времени, я сразу же послал свой последний мяч по высокой арке. Я заранее знал, что он попадет. Мяч пролетел прямо в центр, и толпа встретила попадание громким вздохом. Меня охватил восторг. Но тут же я понял, что привлек к себе внимание – сделал то, что Хауэлл настоятельно советовал мне не делать.

Мо подошел ко мне с призами – четырьмя пакетами «Gatorade». Протянув их, он похлопал меня своей гигантской рукой по плечу:

– Неплохо забрасываешь, Энгл, для белого в возрасте. – Потом он наклонился поближе и сжал плечо покрепче: – Дружеский совет. На твоем месте я бы не стал выигрывать в «свободный бросок».

Я кивнул. Когда настала моя очередь, я встал на линию и промазал семь из десяти. Оглянувшись, я посмотрел на Мо, и он подмигнул мне в ответ.

Когда я наконец перевел деньги на свой PAC – и смог найти свободный телефон в шумном холле, – я позвонил своим детям. Я боялся, что расплачусь, услышав их голоса. Я уговаривал себя держаться, чтобы не расстраивать их еще больше. Я изо всех сил заставлял себя поддерживать непринужденную беседу и даже рассказал несколько неуместных шуток про тюрьму. Положенные мне пятнадцать минут протекли быстро. Под конец я напомнил им, что вместе мы преодолеем все неприятности. Повесив трубку, я испытал такую пустоту и отчаяние, что мне срочно потребовалось поговорить с кем-то еще, но пришлось ждать час. Когда мне снова позволили воспользоваться телефоном, я набрал номер матери.

Через несколько звонков она ответила, но, по всей видимости, удивилась записанному приветствию с вопросом, хочет ли она поговорить с заключенным федеральной тюрьмы Бекли. Я боялся, что она тут же повесит трубку, но она нажала нужную кнопку и с сомнением в голосе произнесла:

– Алло?

– Привет, мама.

Впервые за двенадцать лет я назвал ее «мама». Обычно я обращался к ней сокращенно, «мам». Но услышав ее голос, я вновь почувствовал себя ребенком.

– Привет, мама. Это Чарли.

Я сообщил, что со мной все хорошо и что ей не следует беспокоиться. Она рассказала мне про свою кошку и о том, что ей очень хочется что-нибудь написать, но она не может сосредоточиться. Потом она снова завела историю про кошку. У меня не хватило духа ее прервать. Ее голос казался таким далеким, неуверенным, почти угасшим. В горле у меня встал комок. Она стремительно теряла память. Я не был уверен, что к тому времени, когда меня выпустят, она хоть что-то будет соображать.

Я понял, что привлек к себе внимание – сделал то, что мне настоятельно советовали не делать.

Кроме трехсот минут оплаченных телефонных разговоров в месяц, нам предоставляли ограниченный доступ к электронной почте с поминутной оплатой. Я ежедневно переписывался с отцом, который все еще усердно сражался за меня, тщательно изучая записи судебных заседаний и другие документы. Он держал меня в курсе общенациональных новостей: каждый день приносил все более поразительные откровения о крахе рынка жилья. Банкам выписывали астрономические штрафы, но не предъявляли обвинений в совершении уголовных преступлений, что мы оба находили возмутительным. Упрямство отца меня даже немного смешило. Я знал, что он всегда относился к правительству с изрядной долей цинизма, но сейчас ему казалось, что задета наша личная честь. «Большие шишки» упекли за решетку его сына. Я был рад, что он на моей стороне. Несмотря на все наши отличия, он любил меня и не хотел, чтобы окончательная победа досталась этим «мудакам».

Колено понемногу восстанавливалось, и мне не терпелось снова начать бегать. Но перед этим мне нужно было решить еще одну проблему. У меня не было подходящей для бега обуви – только плохо сидящие на ноге ботинки со стальным носком, которые мне дали вместе со стандартной одеждой. Другую обувь нужно было заказывать в тюремном магазине, но тоже за деньги, а их еще не перевели. К тому же покупку должен был одобрить Уэкер, но, судя по нашей первой встрече, он вряд ли подписал бы заявление. Я подозревал, что, узнай он, насколько важен для меня бег, не видать мне никаких кроссовок.

Я решил раздобыть старые кроссовки у кого-нибудь из заключенных. На воле мне бы и в голову не пришло, что можно пользоваться старыми кроссовками. Каждая пара изнашивалась по-своему, в зависимости от стиля бега ее владельца. Кроме того, покупать что-либо в обход тюремного магазина запрещалось. Если меня поймают, то запишут о нарушении в моем деле, а за это грозит «яма», то есть строгое одиночное заключение. И все же, как я выяснил через некоторое время, в тюрьме процветал черный рынок. Заключенные покупали друг у друга часы, ботинки, еду и всякие поделки. Мне очень нужны были кроссовки, и я решил испытать удачу.