Владимир Жуков - Страда и праздник

Кинулся вправо, по Глинищевскому, вверх. «За чечевичную похлебку», «без генералов», «вы бы пошли». Ох-хо, как они, эсеры с большевиками, остро все чувствуют! И сами потому непримиримы: хочешь с чином остаться — давай направо катись, к буржуям; плачешь о доле народной, так опростись, пой славу равенству — и налево отваливай. Но разве нельзя как-то все совместить? Чтобы сильного и умного не затирал наглец и невежда и чтобы слабому, не способному на мощное действие не грозили голод и нужда?

Над тротуаром свисала уже тронутая желтизной осени ветка дерева, солнце сквозило сквозь листья, а ниже распластались длинные тени. Кто-то загораживал проход, какие-то двое. Петр Николаевич поднял плохо глядящие свои глаза, уставился, ужасаясь, на будто во сне возникшие перед ним лица: одно под черным блестящим цилиндром, с накрашенными ярко губами, другое — под козырьком кепи и на щеке красный ромб…

— Не изволите ли рассудить нас? Какое, по-вашему, понятие точнее — «эра» или «эпоха»?

Это произнес цилиндр. А щека бубновой масти прибавила:

— Только не задумываясь, сразу. Эра или эпоха?

Петр Николаевич глухо застонал. Их еще недоставало сейчас, господ футуристов! Круто повернулся и зашагал обратно. Ему вдруг стало все равно. Не заметил, как пересек Дмитровку, как вошел в здание комиссариата, как спросил у кого-то, охранявшего вход, где кабинет наркома. Спросил машинально, как будто ему было назначено, и стал подниматься по лестнице. Его узнавали, здоровались, и он кивал в ответ, по не испарившейся еще привычке барственно наклоняя голову, аккуратно прижимая шляпу к бедру.

В пустой приемной молодая женщина-секретарь осведомилась, кто он и зачем пожаловал, неслышно исчезла за высокой дверью и тотчас вышла обратно, приглашая его войти. Он взялся за ручку двери и вдруг ощутил, как повлажнела ладонь, и еще, что он решительно не знает, зачем пришел и что станет говорить.

Большой кабинет наркома обнял тишиной и покоем. Дальнюю стену занавешивала огромная карта, похожая на задник сцены, а перед ней стоял стол — обычный, прикрытый изумрудом сукна, с мрамором и медью чернильного прибора. Человек за столом сразу не поднял головы, Петру Николаевичу показалось — специально, и он недовольно засопел, затоптался на месте.

— А, это вы! — вдруг донеслось громко и весьма доброжелательно, хотя нарком по-прежнему не поднимал головы и рука его, державшая перо, легко летела по бумаге. — Все-таки пришли!

Петр Николаевич, в сущности, не уловил, как хозяин кабинета поднялся, пошел навстречу. Видел только спокойно и весело глядящие на него глаза и торопливо провел влажной ладонью по пиджаку, отчего-то пугаясь предстоящего рукопожатия. Он немного успокоился, уже сидя в кресле, отделенный от наркома равнодушным пространством стола. Ему хотелось немного озлиться, вернуть решительный напор мыслей, с которыми шел сюда, он даже чуть прочистил горло: кхе, кхе, но сердитее от этого не стал, в голове отчего-то пронеслось давнее: комната на телеграфе, он сам, стоящий под тускло светящим абажуром, члены комитета вокруг, и внезапно растворенная дверь, солдаты, и этот вот человек, тогда еще неизвестный, в английского покроя пальто, намокшем под дождем… Петр Николаевич медленно поднял взгляд, сравнивая то, привадившееся, и нынешнего Подбельского, и удивился, как мало изменился он, несмотря на истекший и куда как нелегкий год.

— Я пришел, Вадим Николаевич… — Что-то сдавливало горло, мешало говорить, и он усилил голос: — Чтобы убедиться… то есть определить… вернее, получить разъяснения по некоторым имеющим, так сказать, принципиальное значение вопросам…

Подбельский рассмеялся.

— Давайте скажем проще: правильно сделали, что пришли. Значит, период размежевания, борьбы и выяснения точек зрения уходит, а может, и ушел совсем в прошлое. Наступило время работать. Так?

— Ну, в какой-то степени…

— Вот видите, вы согласны. Теперь прибавим к сказанному, что вашему приходу в немалой степени способствовало то, что наркомат живет, действует наперекор всевозможным мрачным предсказаниям. И все, кто хочет помочь в борьбе с разрухой, могут найти здесь полезное народу занятие. Верно?

— Да, конечно. Я, собственно…

— Не сомневаюсь, Петр Николаевич, что дело российской почты вам дорого и вы готовы служить этому делу. Мы ценим таких, как вы, специалистов. Есть, конечно, горячие головы, полагающие, что пролетариату не нужны люди, верно служившие буржуазии. Но ведь не все так уж верно ей служили, а?