Владимир Жуков - Страда и праздник

Залп грянул и отсюда, с высоты лесов на углу Юшкова переулка. Черные фигурки вновь забегали, и часто замолотил пулемет с верхнего этажа станции, вроде бы из-за башенок по углам крыши, напоминавших шахматные ладьи.

Так было уже несколько дней, но в это утро стало ясно, что положение изменилось: одновременные атаки по Милютинскому, по Большой Лубянке, со стороны Фуркасовского, по дворам мелких гостиниц и доходных домов сузили кольцо обороны станции, а отряд Сокольнического района уже перебрался в меблированные комнаты «Родина», почти наискосок от траншей и катушек кабеля, преграждавших путь в сводчатый вход станции. Повезло и Городскому району — за ночь красногвардейцам удалось овладеть костелом Петра и Павла, и стрельба оттуда сразу разогнала сидящих в долгом, с высокими брустверами окопе, обмотанном по всем правилам колючей проволокой. Отвесные, без карнизов стены станции угрюмо озирались разбитыми окнами, как бы ожидая последнего удара и вроде бы надеясь, что его не будет.

Похоже, шевельнулось в окопе перед станцией, показалась фуражка над желтой осыпью песка, над грудой булыжников, и звонкий выстрел со стороны Кривоколенного, через пустую, в извивах трамвайной проволоки Мясницкую, свалил фуражку обратно в окоп. Ответил пулемет, и снова затихло.

Отсюда, через Мясницкую, атака была первой за все время.

Серые шинели ныряли за угол, удаляясь вдоль улицы, и снова скапливались — уже за другим углом, на той стороне, под прикрытием ветхих стен церковки Евпла, и кто-то уже лез наверх, на колокольню, а остальные лежа и с колена палили в просвет стен по близкому окопу.

Человек в черном пальто перебежал Мясницкую со второй группой солдат. Придерживая очки, махал свободной рукой, показывая, как растянуться в цепь, главное, чтобы еще и обогнуть церковь, сделать заслон для оставшихся в Кривоколенном, и обернулся, замахал рукой тем, оставшимся сзади, а смышленые двинцы уже без его команды катили свое чудище по булыжнику, поперек трамвайных рельсов, и бомбомет неуклюже кривился, ковылял, пока его не выкатили на гладкий тротуар.

С верхнего этажа станции ударил пулемет, но поздно: колокольня надежно прикрывала, пули цокали на рельсах, и усатый солдат в папахе, с драгунским карабином, закинутым за плечо, дергал за рукав пальто, стараясь привлечь внимание командира отряда:

— Нет, ты скажи, товарищ Усиевич, ловко? Ловко, а?

— Ловко, ловко… Куда его теперь, бомбомет? — Усиевич все еще придерживал очки, вертел головой, удивляясь, как высок дом поблизости, через окоп; и еще выше этого дома — этажа на четыре — готического вида, вроде немецкого замка, здание телефонной станции. — Может, на колокольню? Втащим?

Железные двери благо отворялись на безопасную сторону, их распахнули; солдаты копошились над лафетом, что-то откручивая, поднимая, вздыбили на руках, как гроб, и исчезли в темном проеме.

Усиевич скользнул взглядом по ступенчатым провалам низкой колокольни, потом ниже углядел решетчатое окошко в побеленной стене — там спокойно желтели свечи, блестел в уголке оклад. «Бог в помощь», — усмехнулся он и подумал, что правильно предложил атаковать от Кривоколенного: с другой стороны станцию не возьмешь, хоть и много там сделали, взяли ее в узкое кольцо, надежно оттягивали силы юнкеров отсюда, от Мясницкой. Когда он объяснял свой план на заседании ВРК, никто не возражал — бери отряд двинцев и топай, но он все-таки повторял, как все задумано, и как раз в это время прибыл связной, сказал, что в Сокольническом отряде потери: погиб командир, и еще сказал, что со стороны Сретенского бульвара станцию не захватить, дальше костела не продвинешься ни шагу — так силен там огонь и неприступны укрепления.

Ну что же они там? Усиевич дернул головой, посмотрел на колокольню, опасаясь теперь, как бы и его план не рухнул. Сверху, откуда полагалось раздаваться колокольному звону, оглушительно бухнуло. Потянуло горьковатым дымом, и стало слышно, как сыплется со стены станции кирпич и стекло. Еще раз. И снова со звоном летели стекла и, весело вторя им, кричали солдаты. Странно: отвечавшие обычно на стрельбу наступающих пулеметы теперь молчали, зловеще молчали, и Усиевич, встревожившись, кинулся к двери, полез наверх.

— Стой! Куда? — остерег солдат, загородивший выход на площадку под небольшими, в зеленой окиси колоколами. — Куда, говорю?

Он что-то еще кричал, матерно ругался, но слов его не было слышно, потому что снова охнул бомбомет, колоколенка содрогнулась, и Усиевич, стараясь сохранить равновесие на узкой ступеньке, опасливо оперся о сырую, осклизлую стену. Солдат уже не кричал, помогал, видимо, перезаряжать орудие, и Усиевич высунулся сначала по пояс, потом выпрямился, все еще держась за стену, вернее, за опору верхней клети колокольни. Трое солдат сгрудились над стволом орудия, нацеленного как-то странно, вверх, а не прямо в стену станции, и он смотрел мимо них. И еще было странно так близко видеть окопы, бесстыдно вывернувшие свое дно, усыпанное битым кирпичом, со скрюченными фигурками, впрочем редкими, человек пять, не больше, а вот и вход под неглубокой аркой, и окна первого этажа в кованых, пиками, решетках, и бурая плоскость стены то с высокими, то с небольшими окнами, зияющими дырами, и оспины от осколков попавших в стену бомб — одна угодила почти что в окно, разворотив наполовину проем до другого.