Владимир Жуков - Страда и праздник

Докладывали наркому Подбельскому. Говорили на коллегии. На места ушел еще один циркуляр. И опять — никакой реакции! Да и что делать там, на местах, без нормальных марок? Благо соблюдается новый, советский, введенный в феврале тариф: за открытку — двадцать копеек, за письмо — тридцать, в Красную Армию — бесплатно.

Поговаривали, что мыслятся все-таки новые марки; но кто ими занят, пока было неясно. Может, сам нарком?

Шелестели бумагами, разносили цифры сводок по реестрам, по аккуратно разлинованным страницам отчетных книг. Оно хоть и есть новое название — народный комиссариат, а дело известное, старинное, канцелярское. Тут и почерк важен, и чтобы волосинка на перо не попала. И еще — не спешить, жалованье один раз в месяц дают, двадцатого числа.

Как раз в это время в комиссариате появился новый человек — Аким Максимович Николаев. Приехал из Владимира, куда прежде привела его судьба профессионального революционера: в шестнадцатом году он, коммунист, живший в эмиграции — сначала в Швейцарии, а затем во Франции, — получил задание перебраться через фронт, чтобы включиться в пропагандистскую работу среди солдат. Легализовался, поступив во Владимирские радиомастерские, благо во Франции работал в лаборатории компании, производившей оглушительную новинку — усилительные радиолампы, которые на правах союзнической помощи поставлялись и в Россию для оснащения войсковых радиотелеграфных станций. Усилительную лампу, одно из самых важных изобретений XX века, подарил миру американец Ли де Форест, идеи его во Франции подхватил генерал Феррье, от которого Николаеву посчастливилось не только многое узнать о чудесах, способных возникать в результате бега электронов в откачанной почти до вакуума стеклянной колбе, но и набраться кое-каких мыслей насчет использования ламп в качестве возможных генераторов радиоволн, что должно было вскоре преобразовать в корне радиопередающие устройства. Оборудование владимирских мастерских не давало возможности по-настоящему применить все эти знания, захоти Николаев заняться исследованиями. Да и не до того было. Налетел бурный февраль семнадцатого года, а потом и октябрь, и Николаев вошел в партийную «пятерку», руководившую революционным переворотом. Лишь на следующий год он смог вернуться к занятиям, отвечавшим его образованию, инженерному опыту.

В Москве, в Наркомпочтеле, его быстро принял сам народный комиссар. В просторном кабинете, чуть сумеречном оттого, что окна выходили на север, разговор сразу пошел легко, во взаимных вопросах и ответах, потому что сразу выяснилось, что они однолетки, обоим по тридцати, и оба участвовали в первой революции, вот только в партии Подбельский с пятого года, а Николаев с четвертого, и эмиграции он хватил побольше, почти десять лет; нарком всего год пробыл в Ментоне, на юге Франции, а Николаев, как уехал из России, долго жил в Цюрихе и там познакомился с Лениным. Получалось, что они будто бы давно знакомы, только заочно; приезжему оставалось отрекомендоваться по своему инженерному профилю, и тут же последовало предложение наркома: немедленно, с завтрашнего дня, занять в наркомате пост заведующего техническими отделами электрической связи — телеграфа, телефона. О радио разговора не было: какое радио в Наркомпочтеле? Радиотелеграф — специальность военная, и хочешь им заниматься — так отправляйся в Наркомат по военным делам.

На новой должности Николаев освоился быстро. Не потому, что работы было мало. Ее было столько, что сразу могли опуститься руки: перемонтируемый годами телеграф и так отказывался нормально работать, а огонь гражданской войны довершал дело; отступая, свои рубили телеграфные столбы, рвали провода, а что оставалось, приканчивали белогвардейцы, когда им приходилось отступать. Такая же судьба постигла междугородные телефонные линии. А если и уцелевала связь, чинить ее во многих районах, охваченных боями, было чрезвычайно трудно, а часто и вовсе невозможно.

Знал ли это нарком? Конечно, знал, однако пока не теребил нового зава — то ли ожидал от него каких-то предложений, то ли не чувствовал еще себя способным на реальную помощь. Николаев присматривался к паркому на совещаниях, сопоставлял сказанное им и другими, обдумывал перемены, происходившие в комиссариате. От него не ускользнуло недоброжелательное отношение к паркому старых почтовиков, даже членов коллегии, того же Семенова, к примеру, но, судя по тому, как спокойно и властно держался Подбельский, можно было смело сделать вывод, что он в угоду мнениям о своей персоне не намерен поступиться делом, которое ему поручено. Из коллегии ушел Рябчинский, особенно непримиримо относившийся к каждому шагу наркома, а вот теперь у Подбельского появился заместитель, скорее всего тщательно подобранный им из членов коллегии, — Владимир Николаевич Залежский, старый большевик, много работавший среди моряков-балтийцев, делегат Шестого съезда партии, видимо, знакомый Подбельскому, тоже делегату съезда, по тем дням. Легко было понять, что нарком искал себе заместителя, как и он, не связанного со старой заскорузлой традицией почтового ведомства. Утверждение Залежского в новой должности Совнаркомом звучало вызовом для тех, кто не хотел перемен, отчетливо, с каждым днем работы приносимых Подбельским, и вместе с тем указывало, что в комиссариате получит поддержку каждый, кто готов разделить с наркомом его разрушительные для рутины замыслы. Николаева, день и ночь ломавшего голову, как вывести средства электрической связи из катастрофического положения, это сильно подбадривало.